«Фоменкам» легко дышится и на Третьем кольце

Дочь разведчика, она могла бы сыграть Мату Хари. Хрупкой и жгучей, ей по плечу гротеск и трагедия. Однако из шляпы судьбы вытянулся лирический нонсенс — и актриса «Мастерской Петра Фоменко» Наталья Курдюбова широко трактует доставшееся амплуа. Стальная Гедда Габлер протягивает пистолет любимому и ненужному Эйлерту Левборгу, а металл в голосе дрожит, устал. В нынешнем сезоне Наталья Курдюбова переиграла Полину Агурееву в «Бесприданнице». Сквозь дым из мундштука ее Харита Игнатьевна смотрит на младшую дочь как Ларисино будущее, взгляд беспощаден. Так могла бы смотреть сама Лариса спустя двадцать лет, если бы выжила.

 — На фото актеры вашего театра всегда в цветах, травах и хвое, в нежных одеждах, с улыбкой на устах. Насколько миф об особенной, прекрасной жизни театра Фоменко реален? Почему воздух, которым вы дышите на Третьем кольце, чище воздуха стоящих в пробке там же?

 — За воздухопроизводство в театре отвечает Петр Наумович, так что за экологию можно быть спокойным.

 — Вы в штате театра с 2001 года. Но по-хорошему вас помнят с «Гедды Габлер» Карбаускиса.

 — Ну да, заядлые театралы запомнили еще в студенческой «Гедде», которая шла в 39-й аудитории ГИТИСа. Там играл сам Карбаускис — после этого на сцену он не выходил, Ирина Пегова играла служанку, и спектакль был замечательный, наивный и дерзкий. Жизнь в «Мастерской» началась для меня с «Безумной из Шайо». Старшие коллеги по всем вопросам и мелочам по-матерински помогали мне. Замечательный спектакль, надеюсь, его восстановят. С него начался новый этап обучения — в театре.

В институте был заложен фундамент, под присмотром мастеров-педагогов Евгения Каменьковича, Сергея Женовача, Ольги Фирсовой, Сусанны Серовой.

Продолжилось обучение «Египетскими ночами». Потом пошли вводы в «Месяц в деревне», «Одну абсолютно счастливую деревню», в «Войну и мир»┘ Потом пошли большие и сложные роли — в «Гедде Габлер», во второй редакции «Дома, где разбиваются сердца», в «Бесприданнице»┘

Успела даже «сбегать на сторону» с благословения Петра Наумовича. Полтора года играла Шарлотту в «Вишневом саде» Някрошюса.

 — Молодые говорят, что не хотят работать в репертуарных театрах. Им это неинтересно. Вам понятна такая позиция?

 — Я понимаю, откуда это исходит. От возможности денежной работы, сериалов. Репертуарный же театр — это добровольное крепостное право. Но в театре нет дутых авторитетов и дешевой славы.

 — Ваша Безумная из Пасси разговаривает с чучелом любимой собачки. А какие у вас отношения с воспоминаниями?

 — Я живу, учась на своих ошибках, и опыт собственных ошибок анализирую и стараюсь хранить и использовать. А воспоминания — собственность прошлого. Вот пусть они там и живут в мире и покое, не отвлекая нас от настоящего. Жизнь так быстротечна┘

 — Кажется, что эпохе Фоменко в вашей жизни предшествовала другая долгая жизнь. Что ее наполняло?

 — Ох, что только ее не наполняло. Были браки, разводы, работы, языки, путешествия, много всего было. На прежней работе — это была американская клиника — занималась рекламным маркетингом, продавала иллюзии. Познакомилась там с прекрасными людьми, с некоторыми из которых до сих пор общаюсь. Служба в театре — это совсем другое. Это образ жизни.

(В гримерку прокрадывается Полина Агуреева. На ней такие тихие балетные тапочки, что бесшумную Полину почти не видно. Полина быстро хватает текст с гримировочного столика и исчезает. — Е. В. )

 — Поменять язык — лучший способ поменять мышление. Вы поменяли мышление, придя в театр? Ведь вот вы работали в маркетинге, говорили и мыслили «принтами», «роликами», «проектами», а теперь говорите «ма тант», «амур», «кель шарман». Как вы оказались в театре?

 — Пути Господни неисповедимы. У меня в тот момент трагически погиб отец, а он всю жизнь мечтал, чтобы его дочери стали актрисами. Старшая сестра уже точно была не готова идти в театральный, и вот я себя нашла перед объявлением «Мас╛терская Петра Фоменко» объявляет набор".

Когда вывешивали списки поступивших, с папиной гибели минуло сорок дней. Так что можно сказать, я в своей актерской судьбе ведома. Это какие-то метафизические дела, промыслы Божьи.

 — Вы подглядываете за собой в реальной жизни?

 — Хочется от этого избавиться. Бывает, что какой-то трагический момент в жизни, а ты опять подумал: «Ах, вот оно как бывает, надо запомнить». Запоминаешь — используешь, но умение забывать тоже необходимо.

 — Можно написать: «фоменки» снимаются в сериалах? Хороших сериалах. «9 месяцев», например. Вы там играли гинеколога, а Карэн Бадалов — неудачника, влюбленного в одну из беременных.

 — Конечно. Там такая команда собралась! Алексей Серебряков, Адабашьян, Русланова, Талызина, Розанова, Сергей Гармаш. Из наших там еще снималась Мадлен Джабраилова. И многие другие прекрасные артисты. Режиссеру на момент съемок было 23 года. Со всеми знаменитостями он очень корректно и результативно работал, к каждой нашел подход.

И мой первый сериал, «Закон», был очень хороший, это был дебют Александра Велединского, который после этого снял «Живой», «Русское», «Гадкие лебеди». Хочется назвать эти работы не сериалами, а многосерийными художественными фильмами.

 — Вы же учились вместе с Карбаускисом? То есть могли стать и режиссером?

 — Система обучения на актерско-режиссерском курсе так построена, что режиссеров обязывают играть в этюдах, а актерам дают возможность ставить — а дальше как Бог даст. Вырывающихся наружу режиссерских талантов я в себе не заметила пока, но могу сказать, что в экстренной ситуации, если Родина прикажет, я смогу поставить спектакль.

У нас в театре возьмите любого актера, он что угодно разберет и поставит. Но тогда что же делать режиссерам? Пусть лучше каждый занимается своим делом — талантливо.

 — Чему вас научили годы в театре?

 — Видеть. Слышать. Отда╜вать. Терпеть. Прощать. Анализировать. Преодолевать.

 — В какой роли вы сами себе удивились?

 — В каждой роли удивление и радость приходят, когда роль и спектакль начинают дышать и жить. Когда режиссерский замысел уводит туда, где ты и не чаял оказаться.

А вообще в процессе работы над каждой ролью раскрываешь в себе много разного. Иногда нелицеприятного. Есть возможность отслеживать изменения в работе души в течение жизни, возможность что-то изменить.

 — Ваша Харита Игнатьевна сидит такая сухая, прямая, спокойно курит, догадываясь, что происходит за Волгой между Ларисой и Паратовым.

Она торгует дочерьми и словно не видит певческого таланта в Ларисе. Словно сознательно помогает таланту погибнуть. Ларисин талант — ее слабость?

 — Не певческий талант главное в Ларисе, главное — талант любить. Моя Харита — мамаша Кураж. Хотела как лучше, а получилось┘ то, что получилось. Возможно, если бы Лариса выжила, то с годами стала бы очень похожа на мать.

Поэтому моя Харита — трагический персонаж, а не мелодраматический. Ларису, дочь, спасает то, что у нее реакция на человеческую пошлость, несовместимая с жизнью. Она человек без кожи. Для нее смерть — спасение. 

 — Что вас радовало этой зимой?

 — Солнышко! Сразу все хорошо. В Москве тяжело из-за серости. Люблю рождественские праздники — люди уезжают, мы работаем, и опустевший несуетливый город становится похож на Москву моего детства. Опять же «Бесприданницу» мы выпустили. Вот у нас новый дом, такой прекрасный, новые гримерки. Сцена учится дышать, буфет работает, тренажерный зал, цеха, все хорошо.

Окна в гримерку Курдюбовой и Агуреевой (Хариты Игнатьевны и Ларисы Огудаловой) задернуты плотной гардиной. «Чтобы водители по Третьему кольцу спокойно ехали по делам, — серьезно говорит Наташа. — А в морозную зиму мы запросто гуляем по замерзшей Москва-реке как раз посередине между „Сити“ и театром. Красота!».