Бальзак в Бердичеве венчался

Ясное дело: вчера к премьере «Трех сестер», которые давно мечтающая о большой сцене «Мастерская Фоменко» сыграла на сцене филиала Малого, вся Ордынка была забита дорогими машинами любителей искусства, а зал блистал разодетым бомондом. К финалу нарядная публика подустала: Фоменко бескомпромиссно сделал спектакль в трех действиях, длящийся около четырех часов. Он не только не сократил Чехова, но даже чуть-чуть добавил: в углу сцены постоянно сидит некий «человек в пенсне» (читай: автор), который то беспокоится, что никак невозможно оставить без присмотра Станиславского, репетирующего с актрисами четыре женские роли. То читает нараспев ремарки. То встревает в действие с раздраженным криком: «Пауза!» — и артисты, на секунду остановившись, успокаивают его, как больного: «Конечно, пауза┘». Фоменко всегда пользуется случаем показать: тут вам не реальность, тут — театр.
Во всем остальном это — классические «Три сестры», без резких смещений, радикальных переосмыслений, без каких-либо жестких концепций и вообще осовременивания. «Три сестры», прочитанные так просто, как читает их вдумчивый школьник. 

В ситуации, когда чеховские премьеры идут по Москве канонадой, одна за другой, а текст любой из пьес всякий театрал может отбарабанить без запинки, остается один вопрос: такая простота — она хуже воровства или лучше?

За искушенного театрала не поручусь, знаю многих, которые как слышат о классической постановке Чехова, выходят на улицы с транспарантами «Руки прочь!» и «Дайте пьесам отдохнуть!». У меня тоже, например, любимые «Три сестры» весьма специфические — те, которые несколько лет назад привозил в Москву швейцарец Кристоф Марталер. Там действие происходило в чем-то вроде дома престарелых, и сестры-то еще были крепкими старушками, а, к примеру, Вершинин казался совершеннейшим рамоли. Спектакль был очень смешным и окончательно безнадежным, поскольку из этого огромного казенного дома выход был только один — в могилу. Но это все — рассуждения вокруг, а на самом деле, как я ни люблю жесткий современный театр, противиться обаянию «фоменок» не могу, да и не хочу.

Этот спектакль Фоменко построил целиком со своим первым, знаменитым гитисовском выпуском, с которого и началась его Мастерская. С Галиной Тюниной — немного занудной и мечтательной Ольгой, с рыжими красотками Кутеповыми — дурашливой Ириной (Ксения) и резкой, но обольстительной Машей (Полина), с кудрявой Мадлен Джабраиловой, которая играет железную крошку Наташу. Ну, и так далее: Вершинин — Рустэм Юскаев, Тузенбах — Кирилл Пирогов, Соленый — Карэн Бадалов, Чебутыкин — Юрий Степанов, Кулыгин — Тагир Рахимов, Андрей — Андрей Казаков.
Для тех, кто видел когда-либо «фоменок», это перечисление — не пустой звук, зная распределение ролей, многое в спектакле они смогут представить и без моих описаний. 

В сущности, фоменковские «Три сестры» — это образцовый спектакль для школьников, которые начали проходить Чехова. Я это с почтением говорю, поскольку очень давно жду спектакля, который позволил бы доказать подростку, что Чехов — это не тягомотина.

Пожалуй, для первого знакомства с пьесой я свою дочь не повела бы на спектакль Марталера, а вот к «фоменкам» — обязательно. Просто, чтобы увидела, что там между всеми этими — на первый взгляд от нас такими далекими — людьми происходит. Сестер, с детства так тесно привязанных друг к другу, что постоянно заражаются одним настроением: то все в нервном раздражении, то все плачут, то хохочут. Чтобы увидела смешные домашние подколы и ритуалы: то, как Чебутыкин все время выставляет перед Ириной руки, чтобы угадала, в какой конфетка, а она дуется, что ее считают маленькой, но все равно радостно хватает гостинцы. Восторженное лицо влюбленного Тузенбаха, его дурацкий смех невпопад, то, как зимой, встречая с работы замерзшую Ирину, он рассупонивает ее, словно детсадовского ребенка, и, сняв с нее боты, оттирает окоченевшие ступни. Как, сидя на диване, стараются незаметно нащупать руки друг друга Вершинин и Маша, а сами, словно школьники, изображают страшную заинтересованность рассказами гостей дома. Как все что попало здешняя компания превращает в песенки: «Бальзак в Бердичеве венчался.., а мы простимся на мосту!». И даже мрачный Соленый неожиданно переводит свое признание в стишки, напоминающие Чуковского: «Я люблю,\ глубоко, бесконечно люблю,\ я соперников всех\ погублю, зарублю». Ну и вообще обстановку этого дома — радушного, заботливого, полного красивых молодых женщин и каких-то очень хороших, благородных, светлых, хоть и нелепо философствующих мужчин. 

В сущности, где я это ей еще могу показать? Ну и Чехова, само собой.