Последнее танго Дон Жуана

Этот спектакль стал главной сенсацией Москвы. В очередной раз режиссер Дмитрий Крымов признался в своей любви-ненависти к театру, а Евгений Цыганов сыграл свою лучшую роль. О «Дон Жуане» в Мастерской Петра Фоменко размышляет главный редактор проекта «Сноб» Сергей Николаевич

Когда бы грек увидел наши игры…
Осип Мандельштам. «Я не увижу знаменитой “Федры”»

Я не знаю, как он это делает. Откуда у него эти барские усталые интонации, и жест брошенных, безвольных рук, и томительные паузы, которые, кажется, он может длить вечно, что-то долго про себя соображая, внутренне с кем-то не соглашаясь, даже гневаясь. Но почти всегда молча. И эта вечная брезгливо-невозмутимая маска, заставшая у него на лице. И его стариковское копошение в карманах пальто и брюк в поисках трезвонящего телефона. Звук, настигающий его повсюду. Даже в преисподней. Звук жизни, которую он не силах отключить, но которая давно не вызывает у него ничего, кроме усталого раздражения и досады. Что это? Старость? Не только. Какой-то внутренний упадок, когда нет ни желания, ни сил затевать что-то новое. Может, поэтому он выбрал оперу «Дон Жуан» Моцарта, которую ставил три раза и где ему знакома каждая нота.

Свой новый спектакль Дмитрий Крымов так и назвал: «Моцарт “Дон Жуан”. Генеральная репетиция». В программке значится, что он автор идеи, композиции и постановки. Похоже, Крымов просто постеснялся вписать себя еще и как драматурга. А напрасно! Текст, который он сочинил, получился остроумный, колкий, смешной. С массой точных подробностей. Понятно, что он знает о театре все. И наверняка был лично знаком с прототипом главного героя, знаменитым театральным режиссером Евгением Эдуардовичем, которого в спектакле играет Евгений Цыганов.

По обрывкам телефонных разговоров с неким Деметриусом можно догадаться, что Режиссеру пора вылетать в Грецию. Его ждут репетиции нового спектакля. Но пока он должен закончить и выпустить «Дон Жуана». И сейчас вот-вот начнется генеральная репетиция. Для него специально снимают первые ряды кресел и сгоняют с них зрителей. Для него зажигают и тут же гасят свечи. От него все чего-то ждут и хотят. А он сам не ждет и не хочет ничего. Точнее, нет! Он хочет всех перестрелять. Это не фигурально, а буквально так. На его режиссерском столике лежит двустволка. И когда он не выдерживает глупости, фальши и бессмысленности происходящего на сцене, то начинает палить. Вот так прямо берет ружье, прицеливается и стреляет. Актеры как подкошенные падают, залитые то ли кровью, то ли клюквенным соком. Белоснежные стены декораций и морды величественных львов из папье-маше у входа в Театр-Храм — все в красных брызгах.

«А давайте-ка еще раз!» — говорит Евгений Эдуардович с приглашающей интонацией многоопытного конферансье. Но чуда не происходит. И второй, и третий раз только хуже первого. И все эти молодые красивые артисты в белоснежных одеждах, эти невинные агнцы, будут, конечно, слабее тех самых первых исполнителей, которые когда-то уже пели у него «Дон-Жуана» много лет назад. А может, дело совсем не в них, а в режиссере, в его неспособности зажечь других и зажечься самому? Почему ничего не работает? Ни любимые художественные приемы, ни испытанные художественные штампы, ни даже воздушный шарик, который, как всегда, лежит у Евгения Эдуардовича в левом кармане пиджака. Его талисман на удачу. Но где она теперь, его удача? Как вернуть ее? Как она выглядит? Вот бы посмотреть!

Крымов не скрывает, что все его спектакли — это в каком-то смысле продолжение разговора с его отцом, великим режиссером Анатолием Васильевичем Эфросом. Разговора, трагически прервавшегося 34 года назад, но который был возобновлен заочно, когда сам Крымов из художников-сценографов ушел в режиссуру. Начиная с первого «Гамлета» в Театре Станиславского в 2002 году и до нынешнего «Дон Жуана. Генеральной репетиции» все его спектакли были поставлены на опасной территории семейно-родственных отношений. И речь не идет о каком-то соперничестве. Но для людей, хорошо помнящих спектакли Эфроса, тут всегда открывается безусловная близость тем, ходов, тайная перекличка имен, мотивов. И кто знает, может, под именем невидимого Деметриуса, названивающего Режиссеру из Греции, зашифрован сам Дмитрий Крымов? Он любит эти двойные зеркала, систему тайных знаков и шифров, шуточные загадки-обманки, которые так увлекательно потом разгадывать критикам и театроведам. В дизайне такая техника называется trompe-l’oeil, или тромплей. Ее цель — изменить геометрию помещения, придать ему объемность, практически сломать грань между иллюзией и реальностью. Собственно именно этим Крымов всю жизнь и занимается. Оба его спектакля, вышедшие в этом сезоне, — «Все тут» в Школе современной пьесы и «Моцарт “Дон Жуан”. Генеральная репетиция» — посвящены театру. Оба они о вечном копошении, кружении на маленьком пятачке, засыпанном золотыми блестками, искусственным снегом и мишурой (оформление спектаклей принадлежит замечательному художнику Марии Трегубовой).

И пусть срывается с потолка огромная хрустальная люстра. Пусть рушатся стены и замертво падают подстреленные актеры — все это будет происходить в заколдованном пространстве сцены под защитой королевской линии рампы, под магическим присмотром театральных фонарей и прожекторов. Вот это призрачное, загадочное мерцание, отличавшее некогда спектакли Эфроса, каким-то чудесным образом вернулось к нам спустя десятилетия в спектаклях его сына.

И опять «Дон Жуан»! На моей памяти у Анатолия Васильевича их было два: знаменитый мольеровский спектакль с потухшим, измученным Николаем Волковым в главной роли, и «Продолжение Дон Жуана» Эдварда Радзинского с вполне резвым Андреем Мироновым, который в последний момент заменил уволившегося Олега Даля. Тогда под премьеру пьесы Радзинского в Театре на Малой Бронной была специально открыта Малая сцена, которую оформил и придумал начинающий художник Дима Крымов. Получилось изысканное, уютное пространство с множеством разнокалиберных стульев и кресел. Как бы театр в театре, заведомо рассчитанный на очень ограниченный круг зрителей. Эта Малая сцена уже давно не существует, но модель отдельного маленького театрика будет неизменно привлекать Крымова, заставляя снова и снова возвращаться к ней на чужих сценах. Свой репертуар, особый узнаваемый стиль, оригинальный подбор актеров, среди которых много непрофессионалов. При этом никаких претензий на какую-то магистральную линию, никаких амбиций занять чье-то место. Театр Крымова всегда находился на обочине, держа опасливую дистанцию как от мейнстрима, так и от авангарда. Сам по себе. Но сейчас, особенно после «Дон Жуана», Дмитрий Крымов выходит в безусловные театральные лидеры.

Как пророчески заметит главный герой спектакля, «бывших Дон Жуанов не бывает». Как не бывает и бывших Гамлетов, и Ромео, и Сирано. Кроме того, Дон Жуан, бросивший вызов Командору, — это в некотором смысле и есть высшее воплощение гордыни и самовластья, за которые полагается неизбежная расплата. И об этом помнит режиссер. В сущности, он и есть последний театральный Дон Жуан. Коварный искуситель, похититель сердец, безжалостный распорядитель чужих душ и жизней, священное чудовище, от которого все шарахаются в ужасе, но по первому его знаку готовы ползти к нему, чтобы получить роль, чтобы опять полюбил, чтобы снова увлекся, захотел… Перед режиссерским пультом пройдет череда трогательных, смешных и жутких театральных масок. Старый актер Александр Михайлович, зашедший в театр оформить пенсию и получивший партию Лепорелло, которую когда-то пел (замечательная работа молодого актера Александра Моровова). Трогательная уборщица Розочка, бабушка в фартуке, обладательница чистейшего лирического сопрано, могла бы стать идеальной Церлиной (актриса Роза Шмуклер). Невероятная Полина, хищным профилем и черной гривой похожая на всех великих примадонн, приехавшая из Италии вместе с маленьким сыном оформлять рабочую визу (актриса Полина Айрапетова). В последний момент ей достанется партия Донны Анна. Но тут же возникнет соперница — «Актриса, которой нет в распределении» — ревнивая фурия, которую наотмашь сыграет Галина Кашковская. Все они и есть маски Театра, который вчера был молод, полон сил и желаний, а теперь смешон, нелеп и жалок.

И только великая музыка Моцарта, и только прекрасные голоса, так контрастирующие, так не совпадающие с их обликом и характерами, и есть главное оправдание существования театра, а может, и жизни на земле.

Одна из профессиональных тайн спектакля Крымова — грандиозная фонограмма «Дон Жуана», сделанная студией звукозаписи «СинеЛаб СаундМикс» и звукозаписывающей студией Мастерской Петра Фоменко. Невозможно понять, как возникает и откуда несется звук. Невозможно уловить переход, когда классические арии и дуэты вдруг становятся шлягерами 70-х годов — «Мы поедем, мы помчимся», или «Потолок ледяной, дверь скрипучая». Но здесь это не коробит, не оскорбляет слух. Высокое и низкое перемешано. Иллюзия побеждает реальность. А главное, возникает уверенность, что это никакая не фонограмма. Актеры поют сами, хотя понятно, что в драме так петь никто не умеет и не должен. Впрочем, об этом ты задумываешься только на следующее утро после спектакля.

Крымов вновь напомнил нам, что театр — это не только великий обман, но и великое удовольствие. Я уже не помню, когда последний раз так смеялся и с таким энтузиазмом аплодировал веселому абсурду, творящемуся на сцене, выстроенному с абсолютной режиссерской свободой, бесстрашием и безупречным мастерством.

И конечно, Евгений Цыганов в роли режиссера Евгения Эдуардовича. В антракте только и разговоров было: на кого он похож? Кто-то вспоминает барственные манеры и любовь к хинкали Георгия Александровича Товстоногова. Кто-то обнаруживает несомненное сходство с напором и яростью Юрия Петровича Любимова, а кому-то покажется, что Цыганов в роли Режиссера — вылитый Фома. Так фамильярно и любовно принято называть основателя театра Петра Наумовича Фоменко. Мне в какие-то моменты Цыганов напоминал Марлона Брандо в «Апокалипсисе» Копполы. А когда он запел, то стал похож на Леонардо Коэна. Хриплая нежность. На наших глазах Цыганов возрождает утраченную связь актера и маски, персонажа и исполнителя. По-своему это совершенно завораживающее зрелище, заставляющее вспомнить корифеев театра Del’Arte. Впрочем, по ходу спектакля и сам он помянет гастроли великих итальянцев в начале 70-х годов. И снег, который будет идти во втором акте, — прямая цитата из легендарного спектакля Джорджо Стреллера «Перекресток». Помню, как тогда еще совсем молодые, но уже известные театральные критики Видас Силюнас и Алексей Бартошевич с упоением рассовывали по карманам и портфелям бумажные снежные хлопья, лежавшие белоснежными грудами на подмостках Нового МХАТа. Этот импортный итальянский снег казался в Москве чем-то абсолютно недостижимым и прекрасным.

И вот теперь этот снег медленно идет и оседает в сцене прощания с учителем Режиссера. На самом деле любые похороны — это тоже театр. И траурные речи над гробом, и беззащитные черно-белые портреты, и поминальный стол… Смерть где-то рядом. Ее не отменить и не перенести, как дату премьеры. «Мне нужно кладбище», — строго требует Режиссер. И это кладбище ему соорудят на скорую руку из старого холодильника «ЗИЛ», из каких-то коктебельских камушков и допотопной газовой плиты, когда-то стоявшей на кухне у родителей Евгения Эдуардовича. Весь этот забытый, ненужный хлам прошлой, бедной жизни вдруг оживет в качестве театральной декорации для последней встречи с Командором. Поразительно, что уже второй раз в этом сезоне Крымов инсценирует в своих спектаклях похороны. Причем в обоих случаях речь идет о прощании не с великими звездами, а со скромными тружениками театра, чьи имена, в общем, известны лишь узкому кругу людей. Но, являясь частью театрального мира, они заполняли его своими голосами, энергией, любовью, талантом. Без них этот мир теперь станет пустыннее и холоднее.

«Дон Жуан» в том числе еще и об этом — о холоде Смерти, которому может противостоять только жар и безумие Театра. И кульминация спектакля — одинокое танго режиссера на поминальном столе. Он все-таки дошел, дотанцевал до финала, до роковой встречи с Командором. И теперь ему больше ничего не страшно. Теперь он знает, каким должен быть его «Дон Жуан». Он снова тот, которого все когда-то любили и хотели. И от этого ему и страшно, и отчаянно весело. Режиссер танцует, и кровь из горла хлещет у него фонтаном. Потому что великого Театра иначе не бывает. Все подлинное рождается только через кровь. Вот из этого последнего невероятного напряжения сил, из последней игры нервов, из сорванных голосовых связок. И снова кровь, и снова танго… А когда Режиссер обессилит так, что уже не в силах будет больше сдвинуться с места, он вдруг остановится и пропоет напоследок жалобным детским пионерским дискантом: «Что тебе снится, крейсер Аврора, в час, когда утро встает над Невой?» И это прозвучит как контрольный выстрел. Дальше только картинное падение в преисподнюю. Во все пожирающий огонь. «Ужас, ужас, петля и яма…»

Но нет, Крымов не смог бы закончить своего «Дон Жуана» на этой ноте. В кромешной тьме мы услышим спасительный звонок мобильного. Ну да, это Деметриус! А кто же еще? Мы успели забыть о нашем греке во втором акте. А он никуда не делся. Звонит, ждет, волнуется. Ему нужен его Режиссер. Пора приступать к новым репетициям. Мы не слышим, что говорит грек, но видим героя Цыганова, которого только что вытащили из люка. Перед нами человек, побывавший в аду и вернувшийся оттуда. Но разве это можно объяснить по телефону? Да тем более иностранцу!

Нет, Евгений Эдуардович никуда не поедет. Нового спектакля не будет. Режиссер останется со своими актерами. Мы видим, как сцена медленно погружается в сумерки. Светящийся голубой экран мобильника, отделившись от руки своего владельца, медленно воспарит куда-то под самые колосники. Не сразу, со второй попытки, потому что где-то опять заел трос. Но потом исправили. Это же театр! Тут можно все исправить и сыграть заново. Трос закрепили, и телефон улетел высоко-высоко в небо, как и было задумано Режиссером.

Источник: Сноб