Бесприданница

В Островском Петр Фоменко, судя по предыдущим постановкам, особо выделял его театральность, искреннюю любовь к театру, которая выражалась то в отдельных персонажах (Счастливцев, Несчастливцев в «Лесе»), то в месте действия («Без вины виноватые»), то фееричности сюжета («Волки и овцы»). Роковая драма «Бесприданница» получилась вызывающе театральной: там есть пародия на театр большого стиля, печальная насмешка над театральными условностями и подчеркнутая карикатурность персонажей.
Выстроенный на новой сцене нового здания (нависшего над Москва-рекой) волжский город Бряхимов (художник Владимир Максимов) состоит из мостов, лестниц, прибрежных чайных, буфетчиков, пахучих папирос, свеженакрахмаленных скатертей, вечерних теней на занавесках, распахнутых окон, незакрывающихся дверей и цыганского бормотания. Издевательски подмигивает щедро разрисованный задник с почти куинджевским закатом на черной водной глади. В таких декорациях грешно не хватануть с утра шампанского из самовара (хитрая уловка Васи Вожеватова — Андрея Щенникова) и, лениво закурив, не порассуждать о местных женских прелестях.
В фоменковском театре нет старшего поколения, молодые артисты привыкли обращаться с возрастом условно, как в детских играх: я - мама, ты - папа, я - внучка, ты - бабушка и наоборот. Эта легкость перетекания из одного поколения в другое уравнивает персонажей во времени и придает словам и поступкам героев новые, подчас неожиданные смыслы. Именно поэтому создается впечатление, что Ларису играют две актрисы, то дополняя, то разрушая друг друга, — скучающая дочь (Полина Агуреева) и страстная породистая мать (Наталья Курдюбова). И если одна мается от тоски, апатии и бессмысленности, то другая, наоборот, демонстрирует свою бесценность, уникальность и порочный талант роковой натуры. Паратов (вялый Илья Любимов) и Карандышев (порывистый Евгений Цыганов) тоже играют две стороны, две грани, две противоположности одного характера — усталость и пресыщенность одного как волной накрывается бешеным страданием другого.
Подобную пару могли бы составить и Кнуров (Алексей Колубков) с Вожеватовым (Андрей Щенников), живые воплощения рыночной психологии. Их жирные, циничные диалоги за рюмкой чая с последующей дележкой девичьего тела никак не соотносятся с благопристойностью облика и манер. Они словно произносят чужие тексты, изредка застывая по середине фразы, с удивлением прислушиваясь к собственным словам. Впрочем, все без исключения персонажи, недосказывают чего-то важного, перемещаясь из света рампы вглубь сцены, буквально превращаясь в собственные тени и там, растекаясь по гардинам и ширмам, они доигрывают свой беззвучный спектакль. Их позы изломаны и красивы, от них веет декадентским холодом. Черные тени не пьянеют от вина, не кашляют от дыма и играют на гитаре, не прикасаясь к струнам. Полная стерильность.
Как ни странно, этому спектаклю явно не хватило чувственности, что, по идее, заложено в пьесе изначально. Ведь цыганский хор в русской драме не может появиться случайно, как концертный номер или абстрактная толпа зевак с гитарами. Заменив пьяный цыганский табор пятью мрачно мычащими цыганскими старухами, Фоменко немедленно возвел их в степень ведьм из «Макбета» и переставил акценты. Роковые страсти уступили место угрюмому фатализму. Лариса лишилась чувств и желаний, ей неинтересна жизнь, не жизнь без любви — а жизнь вообще, она словно появилась на свет случайно, по чьей-то злой воле. Поэтому вместо жестокого романса «Не искушай» (все романсы надрывно выводит карандышевская тетка на кухне) она затянет безучастным басом «Расскажи-расскажи-бродяга-чей-родом-откуда ты…». От этой Ларисы страшно. От нее не закружится голова, не перехватит горло, не закипит от желания кровь. Наивная попытка Карандышева разбудить эту спящую красавицу, эту мертвую царевну вызывает жалость и сочувствие, в финальной сцене убийства публика явно на стороне убийцы. Евгений Цыганов напрасно сутулит плечи, прячется за нелепые усики и жалкие очочки, сюсюкает и послушно виляет воображаемым хвостом, как преданная, но глупая дворняга — спрятать свою мужскую буйную натуру не удается даже в воображаемых предлагаемых обстоятельствах. Может, поэтому в финале спектакля, волоча за голую ногу бесчувственное ларисино тело, Цыганов устает изображать пьяного дурачка и смотрит прямо в зал жутким немигающим взглядом. Вот тут-то бы и начать настоящую историю, но - увы! — нам суждено упиваться театром мертвых теней, искусственных закатов и цыганских романсов в исполнении кухарки. В насмешку.