Режиссер Петр Фоменко: «Надеюсь, котлован, который роют для нашего театра, не станет нашей братской могилой»

Театр «Мастерская Петра Фоменко» начал гастроли во Франции со спектаклями «Семейное счастье» и «Египетские ночи». Последние десять лет «фоменки» приезжают на родину Мольера каждый год. К Петру Фоменко отношение здесь трепетное, а приезд его Мастерской — событие. Французская пресса снова пишет о «магии Фоменко», а газета «Фигаро» называет его театр «великим». Во время гастролей режиссер дал эксклюзивное интервью корреспонденту «Известий» во Франции Юрию Коваленко.

«Наверное, я унылый старый дурак»

известия: Вы всегда критически относитесь к собственному успеху, но как вы объясняете такой неослабевающий интерес к вашему театру со стороны французов, их восторги?

Петр Фоменко: Вопрос не по адресу. С ним надо обращаться к французам. Что же касается моего унылого отношения, то оно связано с тем, что образ жизни театра с каждым годом становится все сложнее, все тревожнее и, я бы сказал, обреченнее. Нет никаких предпосылок для того, чтобы уверовать в подлинно репертуарный театр, каковым мы все-таки являемся, уверовать в то, что он будет востребованным. Хотя и антреприза, и сериальный кинематограф, и все «мыло», и все на свете не обходится без эксплуатации артистов, которые выращены в школах и театрах, подобных нашему. Сейчас пропало ощущение подлинного кинематографического воспитания артиста. ВГИК их почти не поставляет. Идеология заработков и бешеных «бабок» уже непреодолима, она уже вошла в сознание. И даже самые тонкие и глубокие артисты, которые ценят то, чем обладают, прекращают активную учебу. Они идут в кино, потому что в одном фильме зарабатывают столько, сколько в театре за год или за два.

известия: Разве можно с этим бороться?

Фоменко: Нет, хотя все кончится торжеством блядства — другого слова я не найду… Наверное, я унылый старый дурак. Молодые способные актеры свою театральную работу меряют по своему опыту кинематографическому. Там эксплуатация идет дикая. Они приходят, и им за час до съемки дают в зубы текст, который они быстренько зубрят. Все это разменивает даже тонких людей, которые вызывают уважение. Это ублюдочное отношение к профессии. И гибнет рукомесло, или ремесло, которое состоит из самого точного ручного труда.

известия: Еще Михаил Ромм предсказывал гибель театра.

Фоменко: Он думал, что кино будет могильщиком театра. Михаил Ильич его хоронил, когда я работал на «Мосфильме». Тогда он ошибся. Скорее, кино было несколько лет назад в России на грани пропасти. К сожалению, сейчас кино окончательно высушит все наши токи. «Гибнет земля наша, — сказал Гоголь, — не от нашествия двадцати иноплеменных языков, а от нас самих». Мы от нас самих и гибнем.

«Я разделяю тревоги коллег, но мне бы их заботы!»

известия: Я знаю, что это вопрос для вас очень болезненный… В какой стадии находится конфликт вокруг строительства нового здания для вашего театра на набережной Шевченко, против которого протестуют жители соседнего дома?

Фоменко: Это вопрос не болезненный. Он связан со всем, что происходит в родном отечестве. Те люди, которые были в свое время носителями мертворожденных идей, теперь не могут смириться с тем, что живут в престижных, великолепных местах Москвы и ничего не значат. Когда строилось Третье транспортное кольцо, они выступили с демонстрациями, подобными тем, что сейчас. Их игнорировали. Теперь игнорировать труднее. Они считают, что театр станет рассадником попсы, всякой мерзости, всяких казино. Мы их когда-то приглашали, хотели встречаться с их детьми, но у них генетика, чуждая нашему театру. Это дома старой советской номенклатуры. Дома людей, которые уверены в том, что жизнь во многом зависит от них. 

известия: Но на вашей стороне закон и правда!

Фоменко: Что вы говорите?! Это какой-то разговор романтический. Я хочу надеяться, извините за пошлость, что есть еще душевная экология. И какая правда на нашей стороне?! На нашей стороне мы сами, и больше никто… Недавно отняли половину театра у Анатолия Васильева. Я не могу судить, какое он имел право на сохранение двух зданий, но ведь есть другие очаги культуры, которые могли бы быть приспособлены для того, для чего хотят приспособить его здание на Поварской. Я не успею воспользоваться выстроенным зданием для нашего театра просто потому, что это произойдет еще не скоро. Хотя уже начали рыть котлован, надеюсь, что он не станет нашей братской могилой.

известия: Вашу печаль разделяют такие мастера, как Валерий Фокин, которого волнует полное падение профессии. Лев Додин обеспокоен тем, что «режиссеры разучились разговаривать с вечностью».

Фоменко: Я разделяю их тревогу, но мне бы их заботы! У Додина небольшой театр, но все равно он имеет театр. У Валерия Владимировича Фокина два театра — Центр Мейерхольда, где мы иногда играем за бешеные деньги, и Александринский театр, который будет перестраиваться заново. Я считаю, что Додин — представитель истинного театра, той школы, которая неизбывна. Тем не менее мне сейчас приходится думать о куске черного хлеба и молить Бога, чтобы нас звали на приличные сцены, чтобы когда-то что-то поиграть.

«Русская аудитория — самая жестокая»

известия: В таких условиях гастроли во Францию для вас благо?

Фоменко: И благо, и не благо. Мы воспитаны на русской аудитории, и для меня нет выше критерия, чем московская, питерская и вообще русская аудитория — самая жестокая и самая трудная. Успехами в Париже мы очень дорожим, в Италии сохранились обоюдные потребности, но надо отдавать себе отчет, что из-за перевода это все равно немножко поцелуй через стекло. Это не прямая связь, нет того чувственного взаимопроникновения, которое есть в России. Но дорожить и пытаться сохранить аудиторию, которая у нас была, — это задача школы, это задача, может быть, создания детской сцены.

известия: Хотите создать такую сцену?

Фоменко: Я хочу сохранить — простите за такие высокомерности — генетику той дорогой части зрителей, которые к нам приходили 13 лет. А для этого надо встречаться с их детьми. Они к нам приходят. Но в доме, где возникают демонстрации по поводу нашего театра, у детей нет никакой потребности идти в наш театр.

известия: Вы впервые во Франции в «Комеди Франсез» поставили «Лес». Вам бы хотелось поставить что-нибудь еще в Доме Мольера?

Фоменко: У меня есть материал о Французской революции, собранный Эдуардом Радзинским, который называется «Гильотина». Как все революции, она утопила своих создателей и соучастников преступления — то есть народ. Хотя Великая французская революция — святое время, но очень много возникает и горькой иронии. И вот на этом материале у меня было желание сделать в России, хотя бы пунктирно, спектакль, а потом, если сложится, предложить его во Франции. Но ехать в Тулу со своим самоваром и с Французской революцией в Париж — это верх нахальства или самомнения. Ну, пусть посмеются: «Фома еще попер в нашу революцию. Тебе уже, старик, пора смотреть в другом направлении».

известия: Вы снова возвращаетесь к Пушкину?

Фоменко: Я думаю о триптихе. Это эволюция жанра — от анекдота до философической трагедии. Начинается триптих с «Графа Нулина», потом следует «Каменный гость» и заканчивается «Сценами из Фауста», в которых звучат ирония, пресыщенность и опасность познания истины. Там дурью мается и Фауст, и замечательный сатана Мефистофель. У каждой эпохи был свой «Титаник». Для того чтобы от сплина избавиться, Фауст говорит: «Всё утопить», а Мефистофель отвечает: «Сейчас». И вот на сцене возникает фонтанчик маленький, и все артисты нашего театра бегут с этого корабля на чем угодно. Триптих я хотел назвать «Всё утопить», но думаю, что это претенциозно, тем более что надо сперва сделать, а потом будет видно. В нашем деле замысел хорош только постольку, поскольку в процессе реализации он порой меняется с точностью до наоборот.

известия: Однажды вы сказали, что хотели бы громадного провала…

Фоменко: Ну, я кокетничал этим желанием. Хотя, конечно, есть провалы, которые гораздо полезнее и созидательнее для театра — если он может эти удары вынести, — чем успех. Хотя успех безумно важен. Недавно Костя Райкин заявил, что всю жизнь клинически боится провала. Я боюсь успеха, который дезориентирует. Провалы опасны, они бывают у всех. И тем не менее я думаю, что успех безумно дорог. Но в театре вчерашние заслуги не имеют никакой цены… Театр живет 10 лет максимум, а потом начинается разложение, некоторые выживают. Мы сами были уже два-три раза на грани пропасти.

известия: Ваш выбор редко падает на современных авторов.

Фоменко: Современным автором я считаю Бориса Вахтина. По его прозе мы сделали «Самую счастливую деревню»… Я очень хотел подумать о Пелевине, но отказался. Это не мне уже надо делать. Сейчас Евгений Борисович Каменькович будет заниматься книгой Михаила Шишкина «Венерин волос». Но у нас, действительно, массированная разведка новой драматургии и прозы оставляет желать лучшего. Это связано с моим отставанием от жизни и иногда с повышенным интересом к прошлому. Мне хочется идти дальше вперед спиной к цели, глядя на то, что прожито, на то, что было до нас. «Пушки к бою едут задом, — писал Твардовский, — это надо понимать».

известия: Какова же концепция вашего театра?

Фоменко: Она одна — давать хорошую работу и добиваться хороших работ от артистов. То есть это, конечно, лукавство немножко. Но для меня труппа определяет репертуар. Ну а спектакль — это корабль одноразового использования. В конце представления он входит в плотные слои атмосферы, то есть в зрительный зал, и там прекращает свое существование. Завтра будет тот же спектакль, но и другой. Это неизбежно, и в этом весь смысл театра, его беда, иногда беспомощность наша. Ну а если мы сегодня хотим повторить вчерашнюю ночь любви, то такая попытка обречена на провал.

Я закончу тем, с чего мы начали: мне так хотелось бы, чтобы у нас был свой театр — небольшой! Там должно быть две сцены — одна на грани камерной и большая с залом на 450 мест, а второй зал на 300 мест. Его построят через два с половиной года, и если я доживу, мне будет 75 с лишним...