Проза жизни

Несмотря на явный драматургический бум, театры упорно берутся за прозу. Так бывало и раньше — в начале XX века Московский Художественный театр прославился постановками по романам Толстого и Достоевского. А в 60-е годы самыми знаменитыми спектаклями любимовской «Таганки» стали инсценировки прозы писателей-деревенщиков. «Пьес им, что ли не хватало?!» — спросит удивленный читатель. Ну, в случае с МХТ понятно — не каждая пьеса наполнена столь гениальными прозрениями, как «Воскресение» или «Братья Карамазовы». А вот «Таганке» действительно не хватало современных пьес — драматурги тех лет писали о светлом коммунистическом будущем, по-настоящему 60-70-е отразились в прозе.
Нечто подобное происходит и сейчас. Пьес сегодня не пишет только ленивый, но мало кому удается отразить в них суть времени, его приметы, ароматы и запахи. Самое важное.
Все это режиссер Евгений Каменькович обнаружил в романе Михаила Шишкина, получившим год назад премию «Национальный бестселлер». «Такой вкусный текст, такие хорошие буквы», — аж причмокивал он во время репетиций, не замечая изумленных взглядов журналистов, убежденных в том, что роман Шишкина поставить нельзя.
Толмач — alter ego Шишкина — работает в швейцарском Центре по приему беженцев, переводит жуткие рассказы русских переселенцев, мечтающих о виде на жительство; в перерывах читает древнего историка Ксенофонта, пишет письма сыну, вспоминает бывшую жену Изольду и почему-то — школьную училку Гальпетру, которую всем классом ненавидели, а вот поди ж ты - попробуй выкинуть ее из памяти. А по ночам он читает воспоминания русской певицы Изабеллы, чья жизнь полностью совпала с XX веком.
Сами посудите — как ставить такой роман? С чего начать?

Ну, конечно же, со школьных экскурсий! Нарядившись в войлочные музейные тапочки, актеры скользят-плывут по гладкому полу, очутившись на той выставке, каждый экспонат которой взят из памяти Толмача. Вот прошла Гальпетра (страшилу в вязаном берете, с откляченным задом и пудовыми грудями с явным удовольствием играет Ксения Кутепова), долдоня про скульптуру Лаокоона, на глазах которого погибают его сыновья. А вот и сам Толмач (Иван Верховых), под руку с прекрасной рыжей Изольдой (Галина Кашковская) бродит, рассматривая скульптуры в Риме┘

Прогулки по Риму «рифмуются» с экскурсиями Гальпетры, расставание с Изольдой (она любит не Толмача, а погибшего в автокатастрофе Тристана) — с давней потерей юности (была у Толмача девушка, да взрезала себе вены). Да что роман — вся история человечества давно зарифмована! Под нежное пение акапелла актеры, сбрасывая со стола невесомых бумажных кукол, напомнят нам, как брели, срываясь в пропасть, высланные в 40-е годы советские крымские татары — теми же тропами, по которым когда-то шли войска древних греков.
И автор, и режиссер тонко чувствуют историю — ее рифмы и ее ритм: у всякой Изольды должен быть Тристан. Жизнь, качнувшись влево, непременно качнется вправо. Одна и та же женщина может быть прекрасной девушкой и старухой — меняются только время и место.
Так что нет ничего удивительного в том, что несметную толпу персонажей романа играют всего 8 актеров. Но обычное актерское переодевание-перевоплощение здесь кажется почти переселением душ. Полина Кутепова, играющая маму певицы Изабеллы, вдруг становится вынырнувшей из океана памяти возлюбленной Толмача (сюжет позаимствован из знаменитого «Соляриса» Станислава Лема). Ксения Кутепова превращается из Гальпетры в гимназисточку 10-х годов, а потом в чистенькую немку, адвокатшу русского забулдыги, приютившегося в теплой Швейцарской тюрьме.

По одной роли получили Мадлен Джабраилова и Иван Верховых. Джабраилова играет певицу Изабеллу, в старости перечитывающую свои дневники. «Мама! Папа!» — очарованно-ошеломленно произносит она, «оживляя» свои воспоминания, и каждый сидящий в зале вдруг видит собственное детство.

Приглашенный на роль Толмача режиссер Саратовского театра драмы Иван Верховых ничего не играет, а очень деликатно подталкивает и направляет действие. Он появляется в глубине сцены, залитой призрачным розоватым светом (изумительно простые и поэтичные декорации сделал к спектаклю Владимир Максимов), рассуждая о Ксенофонте, описавшем войну греков с персами: «Сколько людей прошмыгнуло, а эти греки остались — потому что он их записал!» И по ходу спектакля часто обращается — то ли к залу, то ли к очередным русским беженцам, с мягко-настойчивой фразой: «Давайте я вас запишу! Вспомните только самое важное».