Поэт идет┘

Впечатление первое — до чего же тесно! Так тесно на узкой игровой площадке, что пышные кринолины дам метут прямо по коленям зрителей в первом ряду. И так много всего — зеркал, прозрачных занавесей, канделябров с зажженными свечами, подушек на скамье и на округлом массивном дубовом столе, который по необходимости мгновенно превращается в маленькую сцену. И можно только удивляться, что в это вытянутое пространство и в щель между столом и зеркалами актеры — прежде всего актрисы, умудряются проскальзывать с легкостью пушкинских Психей; нестись стремительно и невесомо, как бежит, никого не задев черной воздушной вуалью, Полина Кутепова, играющая в спектакле загадочную вдову Зинаиду Вольскую и не менее загадочную египетскую царицу Клеопатру.
Впечатление второе — до чего же красиво! Колебание, дробление живого огня свечей в зеркалах и тайна удвоенного зеркалами, возросшего в них пространства. И тускло-золотой плащ Клеопатры, тяжелый, как мертвый идол, весь в фаллосах и в человеческих масках-скальпах (не в память ли о былых возлюбленных жестокой царицы?). Торжественная цитата древности и варварства, распятый на вешалке, он висит неподвижно, словно в устрашение нам, зрителям, пока не накинет его на свои хрупкие плечи Клеопатра. И тут же снимет, как и золотой царский шлем из сцепленных человечьих ладоней (художник по костюмам — Мария Данилова, сценография — Владимира Максимова).
Впечатление третье, главное и окончательное. Как объемен, многовариантен этот двухчасовой спектакль Петра Фоменко; как он причудлив, подвижен в смене смыслов, в прихотливой и вольной игре режиссерских фантазий и видений. 
В программке добросовестно перечислено, какие именно тексты в спектакль включены. Пушкинские — повесть и неоконченная поэма «Египетские ночи», прозаические наброски — «Мы проводили вечер на даче», «Гости съезжались на дачу», «Отрывок», стихотворения разных лет. Фрагменты поэмы В. Я. Брюсова «Египетские ночи».
Одни фрагменты — большие, другие малые, словно «молекулы»; не фразы, а начала, обрывки, замирания фраз. «Шум и гомон» пушкинского времени стоит в спектакле. Сливаются и спорят между собой голоса далекого века. Из лепета, шепота, шороха, воркования пронзительно и нежно вдруг возникает узнаваемое: «Поговорим о странностях любви┘» (фраза-лейтмотив тоскующей Вольской), или — «Когда, любовию и негой упоенный┘», или — «Пора, мой друг, пора┘»; или — «Мне не спится, нет огня┘», или — «Если жизнь тебя обманет┘», или — «Дар напрасный, дар случайный┘» И повторяется, из угла в угол перелетает тихий и всеми слышимый вздох: «Ах, Пушкин, Пушкин!» — сожаления, утраты, вечной нашей любви к Поэту.
Театр упоенно «сочиняет спектакль». В программке жанр обозначен — «опыт театрального сочинения». Замечательно удавшийся опыт, если таким законченным и цельным ощущается странный коллаж, где Брюсов прибавлен к Пушкину, а Паганини — к русскому композитору Титову; где еще звучит музыка Россини, Листа, Сука, Оранского; где отдельные слова, отрывки и обрывки стихов и прозы соседствуют с цельными игровыми эпизодами (три любовные ночи Клеопатры — по Брюсову, встреча великосветского поэта Чарского с нищим импровизатором-итальянцем — по Пушкину) и неотторжимо, органически введены пробеги, кружения, шумы, пение скрипки, хоровое — под оркестр, и романсовое, сольное.
Первый наш сегодняшний режиссер Петр Наумович Фоменко и его актеры (некоторые исполнители мужских ролей — почти юные, свободны в своем «сочинительстве». Все или почти все играют по две роли. И знаменитая рыжекудрая, хрупкая, с голосом прозрачным и нежным Полина Кутепова. И Наталья Курдюбова (Княгиню D, хозяйку салона, и «Молву»). И Павел Баршак — молодого человека Алексея Ивановича и самого юного, безымянного из несчастных любовников Клеопатры. И Алексей Колубков — генерала Сорохтина и римского военачальника Флавия. А ставшая в последние годы любимицей Москвы Полина Агуреева играет даже три роли. Молоденькую, хорошенькую графиню К. , которая постоянно в процессе наблюдения и переживания морщит розовый гладкий лобик, «Такую дрянь» — то есть «вдохновение» поэта Чарского, и еще — пушкинскую Чернильницу — «подругу думы праздной», — в которую перевоплощается, воткнув гусиные перья в прическу, дирижируя и отбивая поэтический ритм пером, сменив застенчивость и скованность графини К. на очаровательное своеволие и озорство. Идеально точные преображения эти таят в себе нешуточную мысль — о родственности душ, о повторности характеров, судеб, любвей во времени.
Весь спектакль построен на преодолении — малого и неудобного пространства; контрастной, диссонансной литературной основы; сложных мизансценических, пластических и внутренних задач режиссера и, наконец, — самих себя. У Кутеповой, Агуреевой — роли не просто следующие в счастливом списке сыгранных у Фоменко, но новые и другие. Итог преодоления — упоительная легкость новой работы Фоменко.
Разумеется, спектакль о легендарной любви и любовном томлении, недостаточности современного человека. Любовные сцены сыграны без патетики и сантимента, разнообразно и жизненно. То, что происходит под алыми шелковыми полотнищами, предоставлено довоображать нам. И введено много смешного. Могучий римлянин Флавий, насытившись Царицей, храпит на ее ложе и отказывается от дальнейших ласк. Эстет Критон мучит ее лекциями по античной истории, чем утомляет не только Клеопатру, но и изнемогающий от его словоговорения хор. Лишь одна ночь любви — с самым юным и прекрасным (Павел Баршак) решен в лирическом и трагедийном ключе.
Но спектакль Фоменко еще и о Поэте, поэтах, поэзии. Невидимый Пушкин присутствует, растворен в спектакле. Им осеняется поэтическое братство. Где Чарский, стесняющий собственных стихов.
И нищий итальянский импровизатор, за миг до вдохновения чинящий прохудившиеся штаны.
Карэн Бадалов — Синьор Пиндемонти, подобно акробату-канатоходцу спускается с высоты в круге света, прильнув к стене, пребывает в трансе экзотических замедленных движений под музыку Паганини, на которого худобой, длинноносым, горбатым профилем похож, так именно из ритма, из «духа музыки» извлекая рождающийся стих.