Оттенки Рыжего

Можно радоваться, можно недоумевать, однако за самое последнее время уже второй спектакль посвящён Борису Рыжему, екатеринбургскому поэту, алкоголику, пациенту психиатрического отделения при наркодиспансере, покончившему с собой в 2001 году — его стихам и его личности.

В «Другом театре» на сцене Центра В. Высоцкого Александр Огарёв выпустил постановку «В обществе мёртвых поэтов», где Рыжий представлен фигурой мифологической и оказывается в одном ряду ни много ни мало с Мариной Цветаевой, также самоубийцей.

Пойдём, нас ждёт Марина

Над сценой парят чёрные крылатые лейки, на заднике подвешен роковой стул. Наискосок через площадку идёт дорожка из песка и гальки. Поблизости располагается тележка-каталка с колбами, в них — ядовито-синего и жёлтого цвета жидкости.
Так выглядит пейзаж «поэтического Олимпа, сродни коктебелевскому», как проговаривается в ремарке. Здесь располагается котоферма Марины.

Она после Елабуги ни с кем не разговаривает и мало кого принимает, среди немногих посетителей — Александр Сергеевич и Вольфганг Амадей.

«Марина, я твой Пушкин!» — взывает Александр Сергеевич, но тщетно. Чтобы как-то её расшевелить, помолясь (Александр Сергеевич возносит мольбу языческому божку в виде наивно нарисованного солнышка), они отправляются в Екатеринбургский наркологический диспансер конца ХХ века, откуда возносят на Олимп поэта-алкоголика Бориса Борисовича Рыжего.

Борис сразу нарушает все условия договора с Александром Сергеевичем — сознаётся, что алкоголик, вспоминает о Пастернаке и вместо стихотворения «хотелось музыки, а не литературы», на котором почему-то настаивал классик, читает совсем другие свои вирши.

А потом заявляет: «Собираюсь прославиться, потом повеситься. Шутка. Придётся сначала повеситься». Пушкин разочарован: «Надо было позвать Рейна, он хотя бы предсказуем».

Странным образом эта не шибко свежая (когда появилось «Натуральное хозяйство в Шамбале» Шипенко, подобные ходы ещё могли для русскоязычной пьесы, долго существовавшей вне мирового контекста, сойти за революционные, но уже «Пленные духи» Пресняковых были освоением вторсырья, хотя и небезынтересным), но по-своему занятная завязка очень быстро сходит на нет.

Основное содержание действа — следующий логике свободных ассоциаций пересказ личной и творческой биографии Цветаевой и Рыжего в свете их воображаемой встречи в потустороннем мире.

Временами происходящее походит на литературно-драматическую композицию образовательно-воспитательного назначения. К примеру, на постановку «Мура, сына Цветаевой» по пьесе Ольги Кучкиной, только что поставленную в театре им. Гоголя, разве что «Мёртвые поэты» здесь не такие унылые.

А в каких-то эпизодах я, грешным делом, припоминал и «Александра Пушкина» Виталия Безрукова и сына его Сергея в заглавной роли. Вера Воронкова порой достигает подлинного трагизма, когда даже самый откровенный пафос не кажется фальшивым.

Но этот её трагический пафос существует как будто отдельно, поверх текста, который она в то же самое время произносит. 

Сложнее всего Константину Чепурину — он играет Бориса Рыжего, в сознании которого, как можно предположить, всё это общество анонимных… пардон, мёртвых поэтов существует.

И вроде бы именно он здесь — второй главный герой.

Сцилла и Харибда

Что же касается собственно стихов, то как раз творчество Рыжего в самом деле достойно включать и следует рассматривать в общем контексте русскоязычной поэзии ХХ века как явление весьма примечательное. Рыжий находился под влиянием поэтики Бродского, в большей степени раннего, разумеется.
Объединяет их и то, что собственное, не всегда приглядное и не самого возвышенного образа, существование в советской (как в случае Бродского), или в перестроечной (Рыжий) России, оба поэта видели сквозь призму многовековой, общечеловеческой культуры.

Бродский, понятно, видел глубже и дальше: одно дело — питерский интеллигент, другое — интеллигент провинциальный, да ещё пьющий до одури.

Хотя и Рыжего не понять вне литературных и исторических аллюзий, вплетённых в его откровенный поэтический монолог цитат, придающих исповеди лирического героя оттенок иронии. 

И в этом смысле Юрий Буторин пошёл по самому плодотворному пути. Если для Огарёва поэт Рыжий был интересен как условная фигура, как персонаж вымученной драматургом Екатериной Нарши фантасмагории, то в спектакле «Мастерской Фоменко» он раскрывается как историческая личность.

Раскрывается через собственные стихи, для чего идеально подходит нарочито условный формат спектакля-«путешествия».

И это режиссёром понимается почти буквально — представление строится как движение, причём буквально (полсотни с небольшим зрителей сидят на вращающемся подиуме) от одного эпизода-полустанка к другому, суровая проводница объявляет название и время стоянок.

Такой приём оказывается уместным ещё и потому, что неизбежно вызывает ассоциацию с «Улиссом» Джойса, чья экранизация также недавно выпущена в «Мастерской» режиссёром Евгением Каменьковичем художественным руководителем постановки «Рыжего», а Юрий Буторин, осуществивший эту постановку, сыграл в «Улиссе» Стивена Дедала.

И сыграл просто блестяще, без скидок на дебют.

Но что ещё важнее, эта литературная аллюзия возникает в спектакле непосредственно из стихов героя-автора: «Я пройду, как по Дублину Джойс».

Рыжий идёт, как по Дублину, по Екатеринбургу, по своей биографии, по истории мировой культуры, а мировой культурный контекст дополняется местным, где и Николай Коляда с журналом «Урал» (с которым, как следует из спектакля, у протагониста были непростые отношения), и «Провинциальные танцы» Татьяны Багановой.

Впрочем, Рыжих в спектакле много — не один и не два. В этом и во многом другом, а также благодаря тому, что некоторые стихи Бориса Рыжего исполняются под гитару, положенные на музыку Сергеем Никитиным, зрелище навевает не самые приятные ассоциации с театрализованными вечерами поэзии или, в лучшем случае, со спектаклями любимовской Таганки.

Формальное сходство, безусловно, имеется, однако, к счастью, Юрий Буторин — человек совсем уже другого времени.

И, несмотря на гитарные куплеты, ничего советско-интеллигентского в «Рыжем» нет. Ни псевдодиссидентского пафоса, ни фиги в кармане, ни осторожных, полунамёками, обвинений в адрес строя, системы, идеологии. 

Какая уж тут идеология — Рыжий жил в годы крушения всяческих идеологий, в годы, которые, вероятно, запомнятся как самые свободные в истории России. 

И он вряд ли мог бы про себя сказать: «рождённые в года глухие» или «безвременье вливало водку в нас».

Тем интереснее оказывается театральная попытка разобраться — ну а его-то, кому были, казалось, открыты и доступны многие перспективы, вплоть до свободного выезда в любую часть света, что погубило?

В том-то и дело, что перспективы эти оказываются иллюзорными, за идеологическими химерами обнаруживается беспросветность при всех социально-политических сдвигах.

Неизменная российская жизнь, которая, как вращающийся подиум, движется по кругу — и это дорога в никуда.

Помимо либерально-интеллигентских иллюзий, лишён спектакль и столь характерного для сегодняшних попыток осмыслить советские десятилетия ностальгического душка.

И не только потому, что совсем молодым режиссёру и актёрам не по чему, в сущности, ностальгировать, что тоже, пожалуй, важно и приятно.

Но, в первую очередь, из-за осознанного понимания или же подспудного ощущения: круг повернулся, но ничего не изменилось.

В заимствованном из стихотворения Бориса Рыжего подзаголовке «Как хорошо мы плохо жили» «хорошо» не дополняет, а оттеняет, усиливает «плохо».

При всей жёсткости и бескомпромиссности, поэтический спектакль воспринимается как по-своему лёгкий и во многих моментах по-настоящему весёлый.

Фигура Бориса Рыжего представлена в нескольких ипостасях и в исполнении разных актёров. И фамилия героя позволяет обобщить его до некоего нарицательного… даже не существительного, но прилагательного.

«Рыжий» на вокзале. «Рыжий» у общаги. «Рыжий» в промзоне. «Рыжий» во сне. Иван Вакуленко, Юрий Буторин, Дмитрий Рудков, Василий Фирсов.

В этом также можно увидеть дань образцам советского поэтическо-политического театра, всё той же Таганки с её «Товарищ, верь!», «Послушайте!» и т.п.

Но, во-первых, Буторин и компания подобным камланием не занимаются, а во-вторых, в современном мире существуют и иные эстетические образцы для такого рода подходов к осмыслению творческих биографий. 

Вспомнился фильм «Меня здесь нет» Тодда Хейнса, где шесть исполнителей, включая и Кейт Бланшетт, играли разные ипостаси Боба Дилана.

Не знаю, видели его молодые артисты «Мастерской Фоменко», хотя почему бы и нет, но в любом случае мне приятнее сопоставлять их опус с произведениями не таганского плана.

Другой формальный приём, использованный в постановке, также не самый оригинальный, но очень уместный: стихи Рыжего укладываются в ритм и отчасти в мелодию «шлягеров всех времён и народов».

От «Оды к радости» Бетховена или «Если бы тебя не было» Кутуньо-Дассена до «Королевы красоты» Арно Бабаджаняна, «До свиданья, Москва» Александры Пахмутовой и «Моря» Юрия Антонова…

Как я понимаю, в этом и состояла главная задача композитора Сергея Никитина, ибо оригинальные песни спектакля сочинены, в основном, другими авторами (например, одним из участников спектакля Иваном Вакуленко).

С песней по жизни, мимо дискотеки в парке им. Маяковского, пункта по приёму стеклотары, промзоны и психушки, милицейского уазика и тела застреленного кандидата в депутаты, шагает многоликий Рыжий герой спектакля.

Зрители перемещаются вслед за ним, не сходя с места, а в финале он, то есть один из них, из Рыжих (Иван Вакуленко) ангелом пролетает у всех над головами.

Впрочем, ангел — это ещё один самостоятельный персонаж действа, его, в каком-то нелепом парашютном шлеме и белой шерстяной кофте, необыкновенно трогательно играет Вера Строкова.

Лица актёров, в основном стажёров «Мастерской», как будто специально вылеплены для этого спектакля — такое ощущение должно возникать в любом театре и на любом представлении, что, увы, случается крайне редко.

А «Рыжий» — тот уникальный случай, когда на дурацкий вопрос: «понравилось?» можно не раздумывая ответить утвердительно, и также смело, когда просят совета, рекомендовать другим. 

Но рекомендовать-то просто — попасть сложно, и чем дальше, тем, вероятно, всё сложнее и сложнее будет.