Глупый наш народ легковерен

В 2011-м Петр Фоменко приступил к репетициям пушкинского «Бориса Годунова», несколько месяцев читал с актёрами пьесу, затем переключился на выпуск «Театрального романа» (где по неофициальной информации поставил целиком второй акт, хотя номинально режиссёром-постановщиком спектакля числится Кирилл Пирогов), рассчитывая позже к «Борису Годунову» вернуться… но бог судил иное. Спустя годы Евгений Цыганов, уже ставивший в качестве режиссёра «Олимпию» Мухиной, сочиняет на основе репетиционных материалов Фоменко т. н. «застольного периода» и непосредственно текста Пушкина спектакль, по форме близкий к студенческому диплому и местами даже к капустнику, по задачам не в последнюю очередь «мемориальный», в память об отце-основателе театра и приуроченный к 90-летию со дня его рождения, однако, думается мне, ни к печали, ни к забаве суть «Комедии о трагедии» не сводится. В любом случае чрезвычайно любопытны суждения, замечания, ремарки, сделанные Петром Фоменко во время репетиций и записанные тогда (чуть ли не из-под полы, тайком от режиссёра — говорят, мэтр не любит этого…), а теперь звучащие порой провидчески и почти всегда остроумно, парадоксально. Артисты театра с ненаигранным (что не всегда получается в иных ситуациях…) азартом подхватывают указания от «виртуального» режиссёра, стараются им следовать, удачно (и это здорово) или нарочно не слишком (и это весело). От параллелей с «Дон Жуаном» Дмитрия Крымова, выпущенным в предыдущем сезоне, при всём желании не уйти — пускай Евгений Цыганов в крымовской «Генеральной репетиции» воссоздаёт образ режиссёра обобщённо-собирательный и в известной степени пародийно-карикатурный (тем не менее кто из актеров, включая приходивших на спектакль зрителями, с какими режиссёрами работал, тот их в персонаже Цыганова и узнавал: Любимова, Эфроса… Додина, Тителя… Фоменко, разумеется, тоже!), а Пётр Наумович Фоменко на аудио- и видеофайлах предстает таким, каким был в реальности, ну или по крайней мере тем, кем хотел выглядеть и остаться в памяти. Его реплики касаются и чисто технических моментов существования актёров на сцене, и общих, универсальных вопросов театрального метода, эстетики, если угодно, то и философии… а иногда выходят далеко за рамки «цеховых» проблем, и это тоже увлекательно, зачастую точно, неизменно остроумно.

И всё-таки в «Комедии о трагедии» лично мне увиделся, во-первых, — спектакль, в полном смысле этого слова, не экзерсис к памятной дате и не внутрицеховой прикол; а во-вторых — осмысленная попытка через Фоменко, посредством его оптики и методики взаимодействовать с «Борисом Годуновым» Пушкина, причём с позиций уже сегодняшнего дня, и тут Фоменко, кроме прочего — помимо специалиста, мудреца, гуру и т. п. — способен театру и режиссёру сослужить еще одну добрую и важную по теперешним временам службу: то, что сейчас прозвучало бы открытым текстом «сомнительно», «подозрительно», в устах Фоменко обретает не только дополнительную значимость, но и, как бы сказать помягче… легитимность… а Пушкин — это дело такое, тут даже просто вслух идти по тексту — и то заранее не знаешь, обо что споткнёшься. Сохранились ли в архивах от репетиций «Бориса Годунова» материалы, связанные с линией заглавного героя — не знаю, но рассуждает Фоменко о Годунове в спектакле много, а во плоти Борис на сцену так и не выходит; появляется лишь однажды — Карэн Бадалов в «окне» («клейме»… — сценография Марии Мелешко абстрактна и монохромна) возникает за «парсуной» с изображением Годунова, и произносит единственный монолог своего персонажа — «живая власть для черни ненавистна» и т. п., что примечательно ещё и в том аспекте, что именно чернь, а не власть и не царь, волей-неволей оказывается в фокусе внимания. 

В отсутствие сюжетной линии Бориса чётко прослежена линия Самозванца — но ведь Гришка тоже оттуда, из «черни», плоть от плоти её; и как это наглядно проявляется в его общении что с панами, что с Мариной, что с товарищами по борьбе и врагами, переходящими на его сторону… — а молодой (но уже примелькавшийся за последние годы, премьер же в «Мастерской Фоменко» немало, удачи только редки…) актёр Владислав Ташбулатов превосходно это всё отыгрывает (о «приметных» бородавках режиссёр с гримёрами также не забыли). И всё же «народ» уже для Пушкина был фундаментальной категорией в «Борисе Годунове», Мусоргский свою оперу по трагедии Пушкина назовёт «народной драмой», в спектакле же Евгения Цыганова линия «черни» превращается чуть ли не в «народную комедию», в скоморошество — и не стилизованное, с колпаками-бубенцами, хождением колесом и чтением стихов нараспев, но по сути; апофеозом такого скоморошества становится картина с участием Николки-юродивого — персонаж Николая Орловского, понятно, тоже «народный», но с особым статусом; по букве пьесы юродивый обвиняет царя в убийстве и отказывается молиться за него, предлагает зарезать мальчишек, отнявших копеечку, как Борис царевича зарезал. Бориса в спектакле нет и, соответственно, нет в этой сценке — за царя выступает… всё тот же «народ», те же обманщики, обидчики, что отняли копеечку (предводительствует, «отжигает» Михаил Крылов — в других сценах выступающий попеременно за отца Варлаама и Вальтера Розена); эпизод решен как «розыгрыш» блаженного — на вид безобидный, но, по-моему, в своей чудовищной жестокости стОящий всех политических интриг и военных перипетий трагедии: мало беззащитного юродивого обидеть — надо поглумиться над ним, и глумятся, и веселятся… Даже Константин Богомолов, чей не очень удачный «Борис Годунов» в «Ленкоме» все-таки остаётся наиболее заметным и значительным примером обращения к трагедии Пушкина за обозримые годы (хотя я, как ни странно, застал и видел «вживую», пусть и не в первоначальном актёрском составе, постановку Юрия Любимова на Таганке; ну про убогий до смешного опус Петера Штайна в калягинском Et cetera и поминать лишний раз неловко…), по этому поводу ограничивался простой констатацией факта — «народ тупое быдло» — да и та фраза звучала (точнее, выглядела, потому что шла титрами на экране) по-бомоголовски двусмысленно, амбивалентно: хочешь — считай откровенным режиссёрским утверждением, а хочешь наоборот, прикрытым изобличением того, что в действительности на уме у «слуг народа», у власти, то есть… а тут вдруг малоприятный, но резонный, здравый вывод обретает наглядность, доходчивость и убедительность, и в сцене с юродивым, и в остальных «народных»!

Карэн Бадалов не ограничивается, впрочем, «эпизодическим» в таком контексте образом Годунова, но берёт на себя ещё две роли — старца-летописца Пимена и польского Pater’а. На самом деле в таком «распределении», изначально условном, ничего нет необычайного — и для «Мастерской Фоменко», и для «Бориса Годунова» (и у Петера Штайна, и у Константина Богомолова в их версиях «Бориса Годунова» актёры тоже играли по несколько ролей, с абсолютно разными, понятно, задачами этого «перераспределения»); символичнее, на мой взгляд, что монологом Пимена — «ещё одно, последнее сказанье…», «исполнен труд, завещанный от бога»… — спектакль открывается, словно «программное» заявление провозглашает старец свою «историографическую» методологию, и к происходящему далее на сцене, к театру, к «комедии о трагедии» его «летопись» тоже имеет отношение. Символично и триединство в одном исполнителе именно таких персонажей, как Борис, Пимен и патер: крымовский «Дон Жуан» строится на параллелизме истории безымянного условно-обобщённого режиссёра и заглавного героя оперы Моцарта, эгоистичного распутника-интеллектуала; «Комедия о трагедии» избегает столь прямолинейных проекций, но косвенное присутствие тени «режиссёра» и в царе, и в летописце-монахе, и в священнике-иезуите, мне показалось, проглядывает!

При том игровым началом, в том числе ни к чему не обязывающей «игривостью», присущей методу и стилю Фоменко, остающейся их фирменной узнаваемой приметой и спустя годы после ухода мэтра из жизни, «Комедия о трагедии» не брезгует, начиная с момента «распределения ролей» (хотя и здесь находится место серьёзности в работе — «играйте не роль, а спектакль!», напоминает покойный мэтр), заканчивая тем, как артист примеривается к исполнению роли… крупа издыхающего раненого коня Самозванца (и это тоже, с одной стороны, вроде бы уморительно смешно, а с другой, вот шутки-шутками, но мало найдется у меня на памяти театральных впечатлений пострашнее, чем в связи с этим злосчастным конем… имея в виду натуралистичный муляж павшей лошади в натуральную величину у Петера Штайна!). Это касается и фигуры персонифицированной (в исполнении Стефани Елизаветы Бурмаковой) Ремарки — «человека от театра» (аналогичный, и тоже женский, персонаж воплощала в фоменковский «Пиковой даме» Юлия Рутберг): ремарки она проговаривает и авторские, и режиссёрские.  Последним целиком авторским и завершенным спектаклем Петра Фоменко оказался «Триптих» опять-таки по Пушкину — пушкинские «обертоны» возникают и в «Комедии о трагедии», отталкиваясь от «Бориса Годунова», театр цепляется за отдалённые и как будто иррациональные ассоциации — «сначала я молчать хотела…», роняет ни с того ни с сего хозяйка корчмы (Галина Кашковская); другая строка из «Письма Татьяны» — «вы не оставите меня» — всплывает в речи служанки Марины Мнишек… последняя реплика, правда, есть и у Пушкина — в исключённом из окончательного варианта трагедии отрывке «Замок воеводы Мнишека в Самборе». Вместе с тем использование в композиции и этого отрывка, и «сцены с злым чернецом» («Ограда монастырская»), тоже купированной в канонической редакции текста трагедии, свидетельствует как о внимательном отношении к первоисточнику (не без исследовательского любопытства, помимо чисто прикладного, игрового), так и лишний раз о фокусировании на теме «народа» (Самозванец при таком раскладе не вполне «от себя» решается на авантюру, но поддаётся на провокацию со стороны… «Слушай: глупый наш народ легковерен: рад дивиться чудесам и новизне…» — внушает Гришке злой чернец).

В общем, где-то нескладный, где-то затянутый на чей-то вкус спектакль (за себя могу сказать, что смотрел «Комедию о трагедии» с увлечением и, не считая крымовского «Дон Жуана», это первая за долгий срок премьера в «Мастерской Фоменко», вызывающая желание вернуться к ней и пересмотреть ещё пристальнее) обнаруживает в себе очень много разного, неочевидного, неожиданного… и в части персонального мифа о Петре Фоменко (его при жизни спешили превратить в бронзовый монумент, использовать как последний бастион «традиции» — а «традиционность» метода Фоменко неотъемлема от поиска и риска, проб и ошибок, самоиронии и порой отвязного хулиганства («и сохранивши честь, не обосраться!», ага), «Комедия о трагедии» напоминает очень своевременно и об этом тоже, да ведают потомки!), и в плане стремлений проникнуть в загадочный текст Пушкина (и пытаются-то немногие, а что-нибудь стоящее подавно выходит мало у кого…), и с точки зрения сущностных основ, природы театральности (ещё раз уместны параллели между «Комедией о трагедии» и «Генеральной репетицией»!), ну и, наконец, как размышление о жизни — и для жизни… — на злобу дня и на ближайшую перспективу, спектакль Евгения Цыганова тоже небесполезен… «Не ставьте точки…» — увещевает, повторяет, заклинает репетирующий «Бориса Годунова» Пётр Фоменко, артисты честно выполняют, интонируя на повышение, в том числе и к финалу… Но как более общего порядка совет, пожелание явно относится не только к интонационному рисунку тех или иных конкретных ролей или пьес — Фоменко, многократно за свою жизнь гонимый и запрещаемый, как будто и сейчас настаивает, что продолжение следует обязательно.

Источник: «Театральный смотритель»