В тени утраченного рая

Лишь юный студент РАТИ не увидит в декорации этого спектакля ничего, кроме нее самой. Хотя фрагмент круглой белой беседки, вращающейся в центре сцены, вовсе не так прост. И сия беседка, и округлое пространство подле нее, и стремительные актерские пробеги, пересекающие это пространство своими длинными линиями, — все это «привет от Эфроса», воспоминание о мизансценах и формах того спектакля двадцатилетней давности. На который и мы бежали, будучи сами студентами.

Можно ли, ставя «Месяц в деревне», не споткнуться об эфросовские мизансцены и тот магический круг знаменитой вращающейся беседки, приковавшей Бог знает на сколько десятилетий интерпретаторов этой тургеневской пьесы? Эфросовский «Месяц в деревне» видится нам сейчас как нечто идеально-законченное, как сказочный миф и золотая легенда, дышащие в затылок всякому свежему постановщику. Да и странно было бы делать вид, что мифа этого нет. Магическая жизнь того спектакля спровоцировала сегодня и этот, поставленный явно как отблеск или, скажем, воспоминание об «утраченном рае». Зачем Сергей Женовач поставил «Месяц в деревне»? Естественная потребность в «рифмах» времени.
Его спектакль заведомо целился оказаться в тени ушедшего эфросовского шедевра, не претендуя на полемику или открытия. Правда, допущены были расхождения. Спектакль на Бронной был немноголюден, сплочен и стремителен, как моцартовская симфония, пронизавшая его действие насквозь. Женовач же, со свойственной ему обстоятельностью, уплотнил постановку абсолютно всеми персонажами, имеющимися у Тургенева, в том числе и теми, до коих Эфросу не было никакого дела; к тому же сочинил еще «живые картинки», иллюстрирующие затянувшиеся монологи героев.
Эфросовского надрыва тут не было и следа. Спектакль Женовача предельно освобожден от драматизма, разрежен эмоционально. Подан в милой жанровой простоте, в немудрености смыслов и легкости восприятия. Ни концептуального насилия, ни ярких изобретений, ни психологического натиска.
Роли распределены как раз по составу фоменковской труппы; концептуальность в этом распределении также вряд ли была задействована. Почему Наталью Петровну играет Галина Тюнина, Верочку — Полина Кутепова, а Лизавету Богдановну — Ксения Кутепова? Ну а кому еще играть?
Зато общая молодая единовозрастность всего состава выглядела весьма концептуально. О, сколь зрелыми и взрывоопасными в чувствах были эфросовские герои! И как молоды и беззаботны эти, играющие тридцати-, сорока- и пятидесятилетних своих персонажей! Как, оказывается, вольно и весело юным играть неюных. Казалось, их общая молодость высекала постоянные искры усмешки над разнеженными тургеневскими типами — рождая ту дистанцированность, что дарила свободу. Свободу иронии над привычным, пусть даже и мифом. Свободу посмеиваться над самими собой, попавшими в сей чтимый ревнителями сюжет. Свободу легкого дыхания в утяжеленной традицией пьесе. Свободу собственного ритма, в котором пронеслись пять длинных действий с двумя антрактами. Бегом, вприпрыжку, смеясь и улыбаясь, с быстробегущими словами, подскакивая и взлетая, бегом, бегом! Описание этого спектакля не может быть долгим. Он - как пыльца воспоминания. И все.