Блестящий импровизатор

Театральная педагогика сегодня — источник театрального будущего, которое прогнозировать вряд ли возможно (сейчас любые прогнозы сомнительны), но которое так или иначе настанет. Сегодняшний день и в театре непригляден. Впрочем, а раньше все было хорошо? Очевидно, надо смириться с закономерностями исторического развития и сосредоточивать свое внимание на тех явлениях, которые противостоят отчаянию, явлениях подлинного искусства.
Как преподают сегодня театральное искусство? Кто как умеет. Существуют ли единые школы в том смысле, в котором это слово относилось когда-то к Станиславскому и Вахтангову? Уместен ли снобизм училищ? Скорее нет. Картина сегодняшнего театра весьма хаотична. В ней трудно уловить какие-либо тенденции, так и о школах говорить практически невозможно. Связующая нить прервана — не один раз. Все сводится к личностям, к тем счастливым совпадениям, когда появляется режиссер, и когда этому режиссеру везет.
Режиссеру Петру Наумовичу Фоменко по большому счету везло, хотя случались в его жизни самые разные времена. Но были и счастливые, когда выходили спектакли и все их видели: общее со зрителем везение. Есть и еще одно — общее с учениками, трудное везение. Фоменко относительно недолго преподает в Академии театрального искусства, и за это время из его мастерской вышли очень яркие и очень разные индивидуальности. Кстати, именно это их различие — феномен мастерской, о которой без иронического оттенка можно сказать: «единство и борьба противоположностей». Сам мастер работал более чем в 40 театрах. Все менял и менялся сам. И когда он говорит, что в ГИТИСе, этом странноприимном доме всем находится место, что там никто не настаивает на единой «школе», не свою ли собственную черту Петр Наумович видит в гитисовском «методе»?
В нем есть какая-то изначальная, что называется «по жизни», театральность в евреиновском тотальном смысле. Может быть, это безусловное предпочтение игры и является причиной сосуществования вокруг него разных личностей (?), просто в силу невозможности настаивания на одной своей роли (категорического).
Репетиции Фоменко — интереснейшее зрелище. Он из режиссеров-актеров. Однажды мне пришло в голову: вот бы собрать все микророли, все фрагменты, которые переиграл Фоменко, работая над спектаклем. Получился бы еще один спектакль с одним актером. Он блестящий импровизатор. Может быть, поэтому в процессе работы все беспрерывно меняется. Каждая репетиция — фонтан новых изобретений, решений, красок, оттенков. Каждая — это, кроме всего прочего, самостоятельный спектакль.
С изящной легкостью режиссер способен что-то найденное отбросить, изменить спектакль, нечто существенное в нем.
Когда «Волки и овцы» выпускников мастерской были в Польше на фестивале, мне вдруг показалось на репетиции, что пропадает прозрачная, нежная, «чеховская» атмосфера, пропадает из-за отказа от недосказанностей. Если в ГИТИСе — были незанавешенные окна, из которых льется дневной свет, то в польской ситуации (зал располагался на 1-м этаже) — открытые окна и за ними тоже игровое пространство, не предполагаемое, а видимое, куда уходят и откуда появляются (через те же окна) персонажи. Воображаемый свежий воздух старинной русской усадьбы был заменен влажной прохладой настоящего торуньского вечера. Намеки на комические апарты в московском спектакле превратились в прямое обыгрывание посторонних звуков, исходящих от расположившегося невдалеке голландского театра. Несмотря на привлекательность всей этой феерии, было немного жаль изначальной утонченности. И лишь в конце все встало на свои места. Мастер вдоволь наигрался и в то же время поступил единственно правильным образом: в бурной обстановке фестиваля он сгустил воздух пьесы и усилил акценты, усугубил контрастность, без которой пресыщенная публика вряд ли бы что-то разглядела. Во всяком случае, он ударил ей по глазам. В финале московского спектакля (напомню) переженившиеся пары убегают на сцену (в условный сад), а проигравший гений зла Меропа Мурзавецкая с племянником, всеми покинутая, остается, как в склепе, в своем доме. В фестивальном варианте появилось два гамака: в одном — веселая компания раскачивает тетушку Анфусу Тихоновну — в саду настоящем, за окнами, в другом — Аполлон Мурзавецкий осторожно качает тетушку — в саду условно┘ на сцене. Скромная-печальная нота одиночества этой старой девы, почти незаметная в мажоре ее ханжества, интриг и мошенничества, превратилась в сильный заключительный аккорд.
Репетиции Фоменко невероятно подробны. Даже тогда, когда все кажется сделанным, мастер найдет перспективу. Он очень точен в своих формулировках, иногда жесток.
Вообще, отношение его к слову почти болезненное. Может быть, отсюда неизбывная любовь к русской классике, что, конечно, не может не отразиться в учениках. Нынешние выпускники, ставшие театром, начинали свою работу с Фоменко с Пушкина: он ставил с их участием на телевидении «Гробовщика». Теперь в перспективе театра снова Пушкин, «Маленькие трагедии», если, конечно, все будет складываться (театр — дело непредсказуемое).