Евгений Каменькович: «Театр должен развиваться вместе с новой драматургией»

Режиссер и педагог Евгений Каменькович с 2012 г. руководит Мастерской Петра Фоменко – легендарной театральной площадкой, отметившей в 2023 г. свое 30-летие. За годы своего существования Мастерская неоднократно становилась лауреатом театральных премий «Золотая Маска», «Чайка», «Гвоздь сезона», участвовала в венецианском Биеннале, фестивале в Авиньоне, фестивале в Линкольн-центре в Нью-Йорке и др. Спектакли-легенды Мастерской — «Волки и овцы», «Семейное счастие», «Война и мир», поставленные ее основателем Петром Фоменко – десятилетиями собирают аншлаги.

Среди самых ярких работ самого Каменьковича — «Язычники» по Яблонской в Театре им. М. Н. Ермоловой, «Горбунов и Горчаков» по Бродскому в «Современнике», «Самое важное» по Шишкину, «Улисс» по Джойсу, «Двадцать третий» по Ремарку в Мастерской Петра Фоменко. Каменькович известен любовью к «большой прозе», он берется за самые несценичные произведения, благоволит новой драме. А его режиссуру отличает неспешность, ироничность, тонкое чувство слова и пристрастие к театральному гротеску.

В интервью «Ведомостям»“ Евгений Каменькович рассказал о том, зачем ему понадобилось менять действо гоголевской комедии „Женитьба“ в своей недавней премьере — спектакле „Совершенно невероятное событие“, как ему удается сохранять наследие Петра Фоменко, а также где он ищет новые идеи для постановок.

„Где Гоголь, там всегда мистика“

- Вы редко ставите хрестоматийную классику, всегда выбираете редкие названия. А в феврале выпустили „Совершенно невероятное событие“ по Гоголю. Как случилось, что пришло время „Женитьбы“?
 — Это длинная история. Начнем с того, что без Гоголя, возможно, Мастерской Петра Фоменко и не было бы. Когда все мы были молоды, ничего, кроме театра никого из нас не интересовало. В этот самый прекрасный период в жизни Сергей Васильевич Женовач поставил с „фоменками“ „Владимира III степени“. Спектакль стал легендой. Олег Павлович Табаков, который надо заметить, не писал рецензий, написал статью про нашего „Владимира“. Уникальный случай. С тех пор Гоголь нас не отпускал. Позже Петр Наумович Фоменко выпустил спектакль по черновикам второго тома „Мертвых душ“ — „Чичиков. Мертвые души, том второй“. Там была сцена, которая, на мой взгляд, должна войти во все учебники режиссуры, когда Гоголь (его блестяще играла Галина Тюнина) в финале укачивал Чичикова, как ребенка. Была в нашей биографии и радио-авантюра по Гоголю, когда мы за три дня репетиций сделали радиоспектакль по „Женитьбе“.
Несколько лет назад Федор Малышев поставил спектакль „…Души“, в котором очень много интересных открытий. Дама, приятная во всех отношениях, например, решена как Панночка, Коробочка в исполнении Розы Шмуклер выглядит совершенно как fame fatal, а старый кучер Селифан – молодой герой, читающий письма автора. В общем, Гоголь в „Мастерской Фоменко“ всегда сопровождался открытиями. Это никогда не повтор чего-то, что уже было. О „Женитьбе“ же речь шла давно, но поставить ее сейчас предложила Мадлен Джабраилова. Я с Мадлен не репетировал с 2006 г., со времен спектакля „Самое важное“. За эти годы в ее жизни много чего произошло, в частности она стала педагогом во ВГИКе. И когда у нас начались репетиции, я поразился ее педагогическому мастерству. Мадлен оказала мне неоценимую помощь: пока я кричал, ругался, она тихонечко помогала всем, особенно молодым артистам. У меня возникало ощущение, что она знает выход из любой тупиковой ситуации на сцене.
В составе „Женитьбы“ она единственная из тех, кто играл во „Владимире III степени“. И что-то она „притащила“ в наш спектакль оттуда: например, позаимствовала знаменитые ругательства вроде „сморчки кроткобрюхие“, еще и своих добавила (смеется). Еще одна ее затея – выдающийся выход к зрителю. Ее сваха врывается в зал, идет по рядам и попутно раздает свои визитки с точным адресом на Гороховой улице.
Такими же равновеликими помощниками для меня в этой постановке стали Юрий Буторин, который играет Кочкарева, и Иван Вакуленко, которому досталась роль Подколесина. Помимо того, что Иван композитор, у него явный драматургический дар и прямо-таки биологическое чувство словесности. У меня не поворачивается язык сказать, что у Гоголя были недоработки, но в пьесе все-таки есть места, которые мы деликатно усовершенствовали.

- Что получилось в итоге? У Гоголя ведь всегда есть второй план, и не только внешний сюжет про сватовство здесь важен.
 — Да, безусловно. Но сватовство – сюжет актуальный во все времена. Главной героине — Агафье Тихоновне 27 лет (по нашим меркам, это как 47). Ее отец купец третьей гильдии, а значит человек с достатком. Здесь мы обострили предлагаемые обстоятельства. „Добавили“ к их имуществу салон венчальных платьев и фотоателье. Сам дагерротип был запатентован в Париже в 1839 г., а в Петербурге первые фотомастерские появились в начале сороковых. „Женитьба“, которую Гоголь начал писать в 1833 г., была опубликована в 1842. Вывод – у купцов Купердягиных вполне могло быть свое фотоателье.

- Откуда возникла идея с фотоателье и почему это было для вас важно?
 — На предыдущем курсе нашей с Дмитрием Крымовым Мастерской в ГИТИСе учился Сергей Окунев (сейчас он в режиссерской магистратуре). В качестве одной из самостоятельных работ он показывал отрывок из „Женитьбы“, в котором Подколесин видел в фотоателье бесконечное количество невест. Мы эту идею модернизировали – мне показалось правильнее, что фотографируют не невест, а женихов. И во втором акте, когда Агафья пытается выбрать, какой жених ей ближе, она выбирает их по фото.
Где Гоголь, там всегда мистика. А искусство дагерротипа оно абсолютно мистическое. Кстати, такие дагеротипические фотографии, оказывается можно изготовить и сегодня. Что мы и сделали специально для спектакля. В этом нам помог фотограф Иван Михайловский. Я первый „пожертвовал собой“. Это что-то завораживающее, настоящий ритуал: сначала тридцать минут ты должен сидеть, не шелохнувшись, потом при тебе все это проявляют на стекле… Наш художник Ирина Корина поняла, как сильно меня это увлекло, и помогла воплотить идею на сцене.

- Вы впервые работаете с Ириной Кориной. Почему выбрали именно ее в качестве сценографа?
 — Она потрясающая: принимала участие в многочисленных выставках, преподает в Школе Родченко, в магистратуре ГИТИСа. С ней было чертовски интересно работать. Я человек театрального производства, а она – художник в глобальном смысле слова. И она, как-то совсем по-другому мыслит.

- Как вам кажется, Петру Наумовичу Фоменко понравилась бы ваша „Женитьба“?
 — Петра Наумовича предугадать было невозможно. Он никогда ничего не запрещал, но если ему что-то в театре не нравилось, все без слов это понимали.

„Весь дух Фоменко в этом“

- Незримый дух мастера, как говорят поклонники Мастерской, присутствует в театре, несмотря на то, что вы не раз говорили, что не являетесь продолжателем традиций Фоменко. Вы сами это ощущаете? В чем это проявляется?
 — Это трудный вопрос. Прежде всего, в людях. Безусловно Мадлен Джабраилова является продолжателем традиций Фоменко. А также Юрий Буторин и Иван Вакуленко – это ребята из первого стажерского набора, они репетировали с Петром Наумовичем. Алексей Колубков – „наследник“ по прямой: именно Леша ввелся в „Семейное счастие“ после ухода из театра Сергея Тарамаева. Федор Малышев пришел в театр, когда был жив Фоменко, но не репетировал с ним. Тем не менее, на наших семейных капустниках именно Федор, по-моему, лучше других чувствует фоменковский дух и ведет фоменковскую линию. Может быть, потому что он очень музыкальный. А как говорил Мейерхольд – режиссер обязан быть музыкантом. Петр Наумович точно им был. Так слышать все, так ставить интонации как Фоменко, не умел, наверное, никто! Еще мне кажется, что никто так не „копался“ в человеческих взаимоотношениях, как это делал Фоменко. Мы стараемся продолжать это делать в меру своих сил. В труппе много „людей-нутрянщиков“, как я их называю. Это Галина Тюнина, сестры Кутеповы, Полина Агуреева, Карэн Бадалов, Кирилл Пирогов, Евгений Цыганов. Все это лучшие ученики Фоменко.

- Что отличает их и вообще всех „фоменок“ от любой другой труппы в России?
 — Тем, что они до сих пор вместе. Поверьте, такое количество лет прожить вместе непросто. Многие не выдерживают. А мы уже 30-летие отметили. Еще, я надеюсь, нас отличает перфекционизм. Не люблю это иностранное слово, но не знаю, каким аналогом его заменить. Ну, допустим, „дотошность“. Например, Мадлен Джабраилова весь свой реквизит в спектакле придумала сама. Она играет в „Совершенно невероятном событии“ сваху. И я очень люблю сцену, когда она из сумки вытаскивает саквояж, из саквояжа ридикюль, из ридикюля коробочку, из коробочки почему-то утку, из утки почему-то пудреницу, потом карточки женихов и так далее (смеется). Это не просто критический или психологический реализм, весь дух Фоменко в этом. Он в той необъяснимой мистике, без которой не только Гоголем, но и театром заниматься невозможно.

- Ваш любимый спектакль у Фоменко и почему?
 — „Семейное счастие“ Льва Толстого. Петр Наумович так расставил акценты, что смотреть на сцену и не думать про собственную жизнь невозможно.

- „Волки и овцы“ – легенда вашего театра, идет на сцене уже больше 30 лет. Вы не отпустили этот спектакль или он вас?
 — Это целиком заслуга нашего директора, Андрея Михайловича Воробьева. Он сражался за спектакль отчаянно, несмотря на мнение скептиков. В сердцах он любит повторять, что если у нас все будет плохо, будем каждый день играть „Волки и Овцы“, и тогда снова станет хорошо“. (смеется) Спектакль уникальный, штучный. После трагической гибели Юры Степанова, все думали, что играть мы его больше не будем. В этом была невероятная мудрость Петра Наумовича – позвать на роль, которую играл Юра, Алексея Колубкова. Он смог в этот спектакль войти, повторить рисунок роли и очень много добавить от себя.
Потом настал момент, когда актрисы спектакля стали убеждать меня, что их возраст ролям больше не соответствует. Галина Тюнина поступила мудрее остальных, никому не мешая и не привлекая внимания, организовала ввод Марии Андреевой на свою роль Глафиры. Карэн Бадалов очень трогательно передал роль Илье Любимову, буквально каждый сантиметр ему показал. А поскольку Илья человек харизматичный сам по себе, мне кажется, мы получили нового роскошного Беркутова.

- Что делает этот спектакль вечно живым?
 — Рисунок ролей, который выстроил Фоменко. Там нет грандиозных декораций, пышных костюмов, великого музыкального решения. Только отношения между людьми. Островский — это наш Шекспир. И сегодня, во времена товарно-денежных отношений, „Волки и овцы“ звучат особенно актуально и свежо. Пьесу много кто ставил и ставит, в Москве можно увидеть десятки версий. Нашу, мне кажется, отличает то, что это Островский, сделанный, как Тургенев. Ни одной жирной краски, только лирика и нежность.

„Жизни не хватит все это поставить“

- Что в планах Мастерской на этот сезон и на следующий?
 — На Старой сцене ориентировочно — в мае сыграем „Божественную комедию“ Данте. Только такой, по-хорошему сумасшедший человек, как Юрий Титов, наш актер и режиссер, мог на подобное решиться (смеется). С ним вместе работает художник Мартын Степанов, выпускник нашей Мастерской в ГИТИСе. Это их второй совместный спектакль. Первым был очень удачный „Подарок“ по Мопассану. „Божественная комедия“ — очень непростая работа, осложненная тем, что нет современных переводов. Честно говоря, я не верил, что они добегут до конца. Но, кажется, Юрий нашел нужный ход. Впрочем, не буду раскрывать карты.
На лето в планах — совсем рисковая затея. Федор Малышев ставит есенинского „Пугачева“. Сценограф – Евгения Шутина, о которой мне рассказал мой любимый театральный художник Александр Боровский. Женя с последнего выпуска Олега Шейнциса, очень важного человека для русского театрального искусства. У нее на сайте можно посмотреть все работы. Они потрясающие. 
Осенью, надеюсь, Иван Поповски приступит к репетициям спектакля по Достоевскому. Название пока не скажу.

- И Юрий Титов, и Федор Малышев – актеры „Мастерской“, не режиссеры. Такую модель – ставить в театре „своими силами“ — многие критикуют.
 — Я внимательнейшим образом смотрю за тем, что и как происходит на режиссерском факультете, и вообще стараюсь смотреть все премьеры в Москве, то есть знаю всех. Как только мне покажут нового молодого гениального режиссера – я тут же приглашу его к нам, как делал это и ранее. Кирилл Вытоптов, к примеру, поставил у нас „Мамашу Кураж“, Олег Глушков – „Моряки и шлюхи“, Егор Перегудов — „Опасные связи“. Крымов, как только освободился от работы в Школе драматического искусства, сразу поставил у нас „Дон Жуана“. А то, что ставят артисты, не знаю, чем это плохо? Это же все выстраданное и потому — живое. Нам в наследство досталось гениальное изобретение Фоменко – вечера „проб и ошибок“, когда артисты театра показывают самостоятельные работы, этюды, эскизы. Чему-то из этого потом дается ход, рождается спектакль. Мастерская Фоменко, наверное, один из немногих театров, который поддерживает любую инициативу снизу.

- В целом из чего складывается сейчас репертуарная политика Мастерской?
 — Когда меня спрашивают об этом, я рассказываю одну историю. Как-то раз на сборе труппы Рустэм Юскаев — один из основоположников нашего театра — спросил у Петра Наумовича, что мы будем ставить. Петр Наумович ответил: „У меня есть список!“ И тут же продиктовал 40 названий. На следующий год Рустэм его уже не спрашивал (смеется). Это я к тому, что „портфель“ спектаклей, о которых мечтается, у нас внушительный. Жизни не хватит все это поставить.

- Почему в репертуаре Мастерской не так много современной драматургии, которой вы так благоволите?
 — Не секрет, что новую драматургию в этом театре любит один только Каменькович (смеется). Если серьезно мы надеемся, что замечательный современный автор Ольга Мухина про нас не забудет и напишет новую пьесу специально для „Мастерской“. Я лично читаю пьесы Любимовки и всех драматургических конкурсов, которые у нас существуют. Внимательно слежу за Николаем Колядой и его школой. Удивлен, почему Коляде до сих пор не дали Нобелевскую или хотя бы государственную премию. Он породил огромное количество прекрасных драматургов. Как никто другой в стране. Другое дело, что сейчас в большинстве случаем новые пьесы остаются „в подвалах“, в маленьких театрах. Я категорически с этим не согласен. Мне кажется, театр должен развиваться вместе с новой драматургией.

- Вы один из немногих режиссеров, кто ходит на премьеры коллег. Что это вам дает, какие выводы вы можете сделать о состоянии российского театра сегодня?
 — Мы уникальная страна, в которой больше тысячи театров. И, в основном, государство содержит все эти театры. Поверьте, такого нет нигде в мире. Театр жив! И если начальство перестанет реагировать на доносы, то будет еще живее. Я не понимаю, почему из-за писем совершенно посторонних людей сегодня могут закрыть спектакль. Очень не хочется возврата к цензуре, делать из театра агитационную машину глупо.

- А какая роль у театров сегодня? Изменилась ли она в последние годы?
 — Роль театра, она с одной стороны, вроде никогда не меняется, а с другой — меняется все время. Театральная эстетика меняется каждые пять лет. Так говорил наш учитель Гончаров. Хотя я думаю, меняется еще чаще.

„Сегодняшняя театральная молодежь — пытливая“

- Вы преподаете больше 40 лет. Какие на ваш взгляд существуют проблемы в театральном образовании?
 — Бесконечное число платных школ и техникумов, которые выпускают огромное количество актеров. Я, наверное, не имею права говорить, я в этих заведениях не был, но моя интуиция подсказывает, что это невозможно. Как и соотношение – 5 мальчиков и 55 девочек на курсе. Это позорит театральное образование, и я не знаю, что с этим делать. Мне могут ответить, люди платят деньги, имеют право. Но совесть какая-то должна быть.
Кроме того, я ратую за институт вольнослушательства. Пусть не очень большой, но он нужен. В жизни бывают разные обстоятельства, кто-то захотел поменять профессию, кто-то наоборот понял, что театр не его. Мне кажется, в театральном образовании, как в спорте, должен быть дублирующий состав.

- Что сейчас происходит в вашей гитисовской Мастерской. Что это за ребята — ваши ученики, которых называют „камни“? По какому критерию вы их отбираете? Что их объединяет?
 — Для меня главное, что ребята были талантливыми и разными. Много лет не могу хорошего толстяка найти (смеется). „Баскетболистов“ много хороших, а толстяка почему-то нет. Я не боюсь возрастных людей. А с недавнего времени еще и гендерного перекоса. В этом году взял в режиссерскую группу на бюджетные места только девочек. Предыдущие годы я женщин „уничтожал“, как мог, но с каждым новым набором это получалось все хуже (смеется).

- Как и в чем повлияли на вас ваши ученики, чему вы у них научились?
 — Бесстрашию. Они не боятся отсекать в классике второстепенное. Я сам раб текста, мне это сложно. Но жизнь идет вперед, и идет стремительно. Раньше в шахматы играли четыре часа, а сейчас 15–20 минут от силы. Времени нет ни на что. Я не утверждаю, что надо ставить короткие спектакли, но надо уметь слышать время.

- Что вообще думаете о нынешнем молодом поколении — актерах, режиссерах? Какое будущее у театра в широком смысле этого слова с этим поколением?
 — Сегодняшняя театральная молодежь — пытливая, рисковая и образованная. Интернет в этом смысле дает большие возможности. Я, когда поступал в ГИТИС, был наивным до неприличия. И когда я смотрю на тех, кто приходит поступать, не перестаю удивляться уровню их подготовки. Все прошли через студии, кружки, молодежные театры. Жизненного опыта, конечно, не хватает, но он неизбежно придет. А пока у них есть самое главное – знания и талант. И если ребятам не обрежут крылья, смею верить, что у российского театра большое будущее.