«Когтистый зверь, скребущий сердце»: в театре Фоменко поставили «Маленькие трагедии»

В «Мастерской Петра Фоменко премьера» — спектакль «Рыцарь. Моцарт. Пир» по трем «Маленьким трагедиям» Пушкина. По сути эта постановка — вторая серия, вслед за «Триптихом» мастера 2009 года, где исследуется вечный конфликт судьбы и воли

«Маленькие трагедии» дают по ночам (начало в 22 часа) в мраморном фойе Новой сцены, за углом от буфета, среди нависающих архитектурных громад балконов, галерей, переходов. Там, где гулкое эхо отражает грохот шпор Каменного гостя из «Триптиха», спектакля Петра Фоменко 2009 года. Следуя за мастером, Федор Малышев, когда-то фоменковский стажер, а теперь — режиссер, замешивает свой сет пушкинских трагедий как вторую серию «Триптиха».

Спектакль Фоменко, начинавшийся с водевильной шутки из «Графа Нулина», заканчивался погребальной сценой из «Фауста»: «Все утопить», и гигантский серо-синий занавес проносился над головами зрителей, закрывая собой и распахнутое пространство кулис, и артистов, и публику.

Малышев не дает зрителям присесть в зале, а усаживает в офисные или летные вращающиеся кресла на высоких ножках в узкое пространство между зрительным залом и черной дырой фойе. Меркнет свет в буфете, включается сценический свет, безжалостно бьет в глаза непривычной публике, — то ли ты судья на процессе, то ли ты в чистилище, то ли в звездолете. За спиной — бездна, спереди — зал, где сидят черно-белые призраки, герои пушкинских трагедий. То ли обвиняемые, то ли обвиняющие, то ли инопланетяне.

Слабым отголоском реальности звучит песня Мэри: «Было время, процветала в мире наша сторона». Действие разворачивается в обратной перспективе, словно в ответ на вопрос, отчего же «церковь опустела, школа глухо заперта». Произнесенная нежным девичьим голосом Александры Кесельман, песнь Мэри похожа на нить Ариадны, которая возвращает героев к главным вопросам: где мы и что происходит. 

Сосредоточиться на происходящем действительно непросто. Утеряв почву под ногами — кресла задраны на высоту, до пола удается дотянуться разве что носочком ноги, — приходится буквально уворачиваться от артистов, которые перемещаются между залом и фойе сквозь строй зрительских кресел, примостившихся на перешейке со всех сторон открытого пространства сцены. В этом полете фантазии герои Пушкина отнюдь не милые стюардессы, они проходят сквозь ряды кресел зрителей, как живые сквозь мир призраков, лишенных воли и физической силы. В течение часа, почти ослепленный, лишенный почвы под ногами, развернутый на все четыре стороны зритель должен решить для себя извечные конфликты: любви и долга, судьбы и воли.

В 2017 году Кирилл Серебренников в своих «Маленьких трагедиях» в «Гоголь-центре» брал в проводники пушкинского Пророка, представляя его пустыню мрачную привокзальным буфетом, наполненным маргинальными пассажирами с телевизором, изрыгающим адские новости. Лишь ощутив себя пророком, один из путников перемещался в пространство пушкинских трагедий. Там, где у Фоменко отправной точкой служили любовь и флирт, у Серебренникова — выжженное поле безысходности.

Федору Малышеву сегодня вводные не нужны. Ему достаточно песни Мэри и реплики Председателя (Дмитрий Захаров). Любовь, краеугольное чувство у Пушкина, здесь показана в диалогах отца и сына из «Скупого рыцаря», где Барон (Алексей Колубков) с особым чувством говорит о своих подавленных чувствах: «Когтистый зверь, скребущий сердце, совесть». И несчастный сын Альбер с Бароном, и гуляка Моцарт со скупцом Сальери — иллюстрации о неотвратимости трагедии, которой неизменно оборачивается любая попытка игнорировать совесть.

Ни одной непушкинской строки, ни слова о современности, музыка Моцарта. Час действия. Черно-белые костюмы. Одиннадцать артистов. Почти религиозный трепет.

Источник: «Forbes»