О чем молчат «Записки сумасшедшего»

Моноспектакль Мастерской Петра Фоменко «Он был титулярный советник» я видела 1,5 раза. Так уж получилось, что во второй мой приход Анатолий Горячев, исполняющий роль Поприщина, не смог доиграть роль. Ближе к концу действия в яростном порыве он ударился лбом о железный выступ и, как ни пытался продолжить — не смог из-за хлеставшей крови. Что-то заставило меня прийти именно на этот спектакль во второй раз, несмотря на то, что очередь на бесплатный проход в Мастерскую нужно занимать за 2 часа.


Серая тюремная гамма, вечный полумрак малого зала, Поприщин, укутанный в старую шинель, парики на шестах — почти под ногами первого ряда. Герой бросается от наглухо зарешеченного окна к огромной тени своего родителя — Гоголя — и молит о спасении. Молит и не может понять, за что же его сделали обычным титулярным советником: «Дай-ка мне ручевский фрак, сшитый по моде, да повяжи я себе такой же, как ты, галстук, — тебе тогда не стать мне и в подметки. Достатков нет — вот беда».
Вот где сила великого Гоголя — почти двести лет прошло, а проблема не менее актуальна. Не те же ли вопросы задает себе современный «титулярный советник» — служащий скромного достатка, мечтающий жить по навязываемым обществом стандартам? Разве не о том же вопрошает молодой человек любого города за МКАДом, без денег и связей, каждый день наблюдая с мертвых экранов бездушную, но яркую жизнь? Блеск, радость, красота — казалось бы, все это так близко, но он всего лишь титулярный советник. 
«Мне бы хотелось знать, отчего я титулярный советник? Почему именно титулярный советник?» — сколько в этом вопросе боли и обиды — не на себя, а на судьбу. Когда нет больше сил бороться — с начальством, которое за эти два века разве что сменило очиняемые перья на позолоченные авторучки да карету на ВМW; с системой — которую как ни старайся, а без нужных знакомств, полученных изво╛ротливостью души и тела, не получить. Да и воровать, как делают все, не позволяет (к сожалению?) уже не современное чувство — совесть. Россия осталась Россией, как будто так и должно быть.
Из мира, словно потустороннего, доносятся до нас голоса — генерала, кухарки, звучит и песенка — «Он был титулярный советник, она генеральская дочь», звонкая и хрупкая, она точно режет сердце — настолько сюжет ее правдив. Несмотря на свое низкое положение, Поприщин уверен, что дочь генерала, у которого он служит, неравнодушна к его маленькой, но гордой персоне. И свой надушенный платок, от которого «так и дышит генеральством», уронила она перед ним не случайно. Дочь генерала… Ею ли он бредит все это время или теми хрусталями и пуховыми подушками, которые таятся за плотно закрытой дверью ее спальни? Бредит ли он?
На сцене лестница — символически карьерная, по которой герой так мечтает забраться в жизни реальной, превратившись из титулярного советника в генерала. В конце у него это получается — он забрался, он наверху, но мир вокруг — уже нереальный. Это мир его фантазий, его сумасшествия. И взобрался он по шаткой лестнице и стал тем, кем так мечтал, — ценой рассудка. Но какой мир реальней — тот, где человек всего лишь незаметная пешка, или тот, что дарит исполнение мечты — хоть и мнимое? Где вместо золотой короны — ведро с выбитым дном, а вместо прекрасной мантии — рваный кусок алого атласа.
Сумасшествие — частный случай, обычно все происходит более привычно для общества — одиноче╛ство заливается горьким градусом, к сожалению, не делающим жизнь хоть на минуту слаще. Невозможность достичь общепринятых идеалов (а судьи кто в их принятии?), когда, вместо дерзкой блондинки в шоколаде, девушка просто умна и мила и вече╛ром ждет ее не отвязная вечеринка в модном клубе, а суп и кот. Но встает вопрос — что из этого лучше на самом деле? Трудно вовремя закрыть глаза и создать собственные идеалы для счастливой жизни — они имеют свойство разбиваться с грохотом и скрежетом о бампер летящего на зеленый тонированного джипа.
Поприщин же - титулярный советник, посмевший стать чем-то большим, не уведомив об этом общество. Тонкая грань разделяет просто маленького человека с комплексами и неудачами от сумасшедшего — уже уверенного в себе и в своем мире. Эту эволюцию актер на сцене прописывает ревностно и цепляющее. Так что даже не знаешь, жалеть ли его героя. И если да, то по какую сторону границы.
«Спасите меня! возьмите меня!.. Мать ли моя сидит перед окном? Матушка, спаси своего бедного сына…». Мольба о помощи, ждать которую неоткуда. Последний крик тонущего, шлюпку которому уже не сбросят. Спа╛сти себя мог только он, этот совсем маленький человек, величие которого просыпается лишь в безумии.