Джемма на rendez-vous

«Русский человек на rendez-vous» в репертуаре театра «Мастерская Петра Фоменко» чуть больше года. За это время спектакль, поставленный силами стажерской группы по пьесе Ивана Тургенева «Вешние воды», пережил гастроли и переход на большую сцену. В преддверии онлайн-трансляции постановки, которая состоится на сайте VTBrussia.ru, мы публикуем интервью с исполнительницей роли Джеммы Серафимой Огаревой.

 — Серафима, с чего начался спектакль?
 — Дело было так: Петр Наумович предложил много названий, над которыми можно было работать. Мы начали читать «Вешние воды» Тургенева, и, честно говоря, особого восторга они не вызвали. Но потом я сидела дома и думала: «Так хорошо расходится на всех нас. Может, сделать?» Прихожу в театр, а мне однокурсник:"Мы решили делать «Вешние воды». Так что решение приняли все параллельно. Несколько раз самостоятельные отрывки мы показали Петру Наумовичу. Нас очень поддержал театр. Постановка очень дорога нам именно тем, что это наше начинание, мы даже не ожидали, что потянем сами такую работу.

 — Каменькович подключился уже на последних этапах?
 — В какой-то момент мы стали очень сильно тормозить, не складывалась постановка, да и друг с другом оказалось сложно работать. Евгений Борисович пришел и сказал: «Такого-то числа вы мне показываете все». Как все?! Худо-бедно мы это собрали, каждый играл по несколько ролей, и так родился спектакль. Каменькович посмотрел все и начал складывать.

 — А сильно спектакль изменился с первых показов?
 — Стараемся его не бросать. Мне бы хотелось, чтобы спектакль менялся, потому что меняемся мы сами. Но я внутри спектакля, поэтому мне сложно оценивать.

 — Переход с маленькой сцены на большую был значимым, сложным?
 — Мне было очень сложно! В большой сцене есть свои плюсы и минусы. Спектакль создавался на малой сцене, мы там репетировали и привыкли к небольшому пространству, поэтому играть стало сложнее. На большой сцене все совсем другое — много людей, другая подача голоса, пространство не интимное. До сих пор наш спектакль привыкает к этому. Я еще не разобралась толком, как существовать на большой сцене.

 — Взаимодействие с людьми в зале каким-то образом выстраивается?
 — Разные бывают спектакли. На большой сцене зрителя чувствуешь на другом уровне, как стихию. У нас нет прямого взаимодействия с залом. Для меня зал — единый. Либо чувствуешь, что все слышат и реагируют, либо непонимание. 

 — От пьесы вы были не в восторге, но отношение к ней поменялось? Говорят, что Фоменко умел так все вывернуть, что даже Островский становился любимым для тех, кто раньше его не принимал.
 — Очень поменялось! Я никогда не любила Тургенева потому, что он мне казался сентиментальным: что-то там про любовь. А потом, когда мы начали работать, оказалось, что это невероятный кладезь женских ролей. У него очень красивые и очень разные женщины. Для актерской работы там огромный простор. Когда мы начали разбирать этот текст, играть с ним, оказалось, что он наполнен юмором, который незаметен с первого раза. В работе текст сам задавал правила игры.

 — Что больше всего понравилось в пьесе, что зацепило?
 — Зацепило тургеневское слово. Он нам очень помогал своим текстом, юмором, который там заложен. Ну и, конечно, история откликалась в нас, потому что пьеса про то, что мы сейчас переживаем.

 — А типажи живы?
 — Мне кажется, абсолютно.

 — Безвольные мужчины…
 — Безвольные? Мне кажется, они не безвольные. Просто так обстоятельства складываются и так непредсказуемо сердце. Может, это и неправильно по каким-то логическим соображениям… Но красиво и хорошо, когда люди живут чувством, сердцем, искренне.

 — Не сочувствуете своей героине?
 — Конечно, сочувствую! Но я не уверена, что у нее бы все сложилось с этим человеком и получилась гармоничная семейная жизнь. Не уверена, что это было бы нужно для нее. Для нее было важно яркое сердечное приключение, переживание. Дальше, может быть, это все бы испортило. Всегда грустно, когда бросают. Но это одно из самых ценных и ярких жизненных впечатлений, самое острое чувство.

 — Летом вы возили этот спектакль на гастроли?
 — Да, это были прекрасные гастроли! Севастополь — замечательный город, и компания у нас хорошая. Когда мы приехали, у нас было полтора дня без дел. Это так странно, что можно просто сидеть, просто лежать на солнце и никуда не спешить. Я боялась, что спектакль пройдет плохо: вроде работать приехали, но такой был выдох. Оказалось, я зря нервничала: на этой радостной волне очень хорошо игралось.

 — Гастроли — это испытание для спектакля?
 — Наверное, испытание, но и какой-то новый вздох. Когда мы играли по семь спектаклей в месяц после премьеры, в какой-то момент становилось очень трудно все время повторять. Кажется, что ничего живого не остается. А гастроли — это новые впечатления, публика.

 — Вы начинали репетировать «Бориса Годунова» Фоменко. От этой постановки по понятным причинам решили отказаться, но как происходила работа?
 — Мы тогда только-только пришли в театр и мало что понимали. Сейчас я вспоминаю эти репетиции и думаю, что делала бы все иначе. Мы начали репетировать, и Петр Наумович сказал: «Давайте начнем читку». Мы подумали: сейчас прочитаем, и начнется нормальная репетиция. Но мы собирались в одиннадцать утра и до пяти часов прочитывали две-три страницы. Мысль была одна: «Что происходит, почему так медленно читаем?» Так подробно мы с текстом никогда не работали. Дочитали до конца и решили, что наконец-то что-то начнем, а Фоменко говорит: «Теперь вернемся к первой сцене». И вот так мы читали полгода.

 — Дальше читки это пошло?
 — Совсем чуть-чуть. У нас было несколько самостоятельных показов по «Борису Годунову». Это был смешной и опасный опыт, потому что с Пушкиным, конечно, так просто не встретишься. Теперь понимаю, почему была такая подготовка.

 — Что было самым главным в этой читке, о чем Петр Наумович говорил?
 — Он говорил обо всем, разбирал вокруг текста, вспоминали историю, разбирали каждое слово — понятно ли оно нам, будет ли понятно зрителям, — музыку стиха. Он очень просил, чтобы мы ее не теряли. При этой музыке мы старались, чтобы смысл слов оставался ясен. Такая была работа. Мы больше слушали, чем делали. Он постоянно что-то показывал, разыгрывал какие-то сцены. Он как бы расширял для нас рамки слова, разбирался в самых незначительных, на первый взгляд, деталях. Все было важно, вплоть до знаков препинания. Я с такой кропотливостью никогда не сталкивалась. Сложная работа, требует терпения, но я считаю, она очень важна, потому что благодаря такому разбору слово становится для тебя значимым, наполняется новыми смыслами, расширяется. А когда слово становится объемным, оно и звучит по-другому.

 — А как вы оказались в «Фоменко»?
 — На четвертом курсе ГИТИСа я услышала, что кто-то ходил в театр, что набирают стажерскую группу. Думаю: «Конечно, меня туда не возьмут, но мой долг — попробовать». Даже страшно вспоминать: казалось, что и рта не смогу открыть. Очень волновалась.

 — Страшнее, чем поступать?
 — Не страшнее, по-другому. Потому что при поступлении я хотя бы никого не знала, а тут люди, с которыми заочно знакома. Не думала, что меня сюда возьмут, и не рассчитывала даже. После второго тура я поняла, что это, конечно, полный провал, и даже решила не расстраиваться. Нам сказали, что вечером озвучат результаты, а я подумала: «Да ладно, и так все ясно». Позвонили и сказали, что будет еще и третий тур. Вот было удивление! Так и попала.

 — А какими были туры?
 — Делали все то же, что на поступлении в театральный институт. Петр Наумович меня удивил дважды. Перед прослушиванием я очень волновалась: Фоменко придет, будет смотреть на меня. А он оборачивался по сторонам, с кем-то перешептывался и вообще на меня не смотрел. Я очень расстроилась, он меня очень сбил. Даже разозлилась — самолюбие же! Как это, я читаю, а он на меня не смотрит. А второй раз я очень удивилась, когда нас уже взяли и после сбора труппы сказали: «Если Петр Наумович что-то репетирует, приходите смотреть». И вот шла репетиция «Триптиха», прогоняли по тексту. Я пришла и увидела, что Фоменко спит. А он вдруг «просыпается» и говорит: «Вот здесь попробуй вот так вот». Меня это очень удивило, и только потом начала понимать, что он очень любит слушать спектакль, и тогда не обязательно смотреть на артиста. Сейчас выражение «слушать спектакль» кажется мне абсолютно нормальным. Тогда это было ново.

 — А как у вас складываются отношения с актерами, которые играют давно?
 — Двадцать лет с Петром Наумовичем — это отдельная история. Артисты поддерживают нас очень сильно. Когда я пришла в театр, это тоже было открытием. В ГИТИСе было совершенно другое ощущение: ты должен работать и как-то проявляться. А здесь ощущение, что ты не один. Тебя поддерживают, если ты работаешь. В «Мастерской» люди всегда готовы помогать, разбирать текст, если нужно. Они открыты и рады делиться своим опытом.