Назад, назад! К Островскому!

В арсенале театральной критики с некоторых пор активно бытует и служит своего рода испепеляющим ultimo ratio приём, который можно назвать подсечкой исторического сопоставления. Когда все прочие аргументы, деструктурирующие ту или иную не лёгшую на душу постановку, исчерпаны, а то и - возможны варианты — попросту не найдены, рецензент рубит сплеча: «И вообще такой спектакль вполне мог бы быть поставлен в┘» (далее следует отсылка к некоему десятилетию, красноречиво демонстрирующая всю меру отсталости режиссёра).
Приём, что и говорить, удобный, ловкий. Не без иезуитства, конечно, — ибо кто сказал, что искусство должно развиваться исключительно дорогой поступательного прогресса?.. Да и наши неустанные заклинания по поводу величия прежней сцены, признаться, куда как плохо с рассматриваемым критическим методом корреспондируют. Хотя, с другой стороны, иной раз наблюдаешь какое-нибудь действо и чётко понимаешь, что лучшего оружия, нежели как уязвить хронологией, здесь не подобрать. Когда перед вами, к примеру, «громокипит» нечто суетливо-самозабвенное в дерзком «раннеперестроечном» духе. Или когда спектакль, напротив, уныло добросовестен своей «честной бедностью» — равно постановочной, метафорической, идейной, — враз отсылающей к мейнстриму семидесятых┘
А если 70-е — да не те? Если налицо довольно неожиданная прежде всего попытка подойти к классической пьесе с ключом «родного» ей, соответствующего по времени сценического языка? Здесь об отсутствии оригинальной трактовки и о пути наименьшего сопротивления уже никак не заикнёшься. Даже безотносительно к тому, что этот «археологический» подход приводит в данном случае не к известного рода музейному зрелищу, сколь благолепному, столь и внеэмоциональному, но к оживляющему, счищающему с текста все позднейшие напластования интерпретаций и смыслов.
Есть ощущение, что в своей режиссёрской ипостаси Татьяна Васильевна Доронина решила поиграть, поэкспериментировать с разными и прочно, казалось бы, забытыми типами театральной эстетики, причём — это особенно любопытно и характерно — относящимися к «дорежиссёрской» эпохе. И если в поставленных ровно год назад в двух старинных русских водевилях ход этот сработал не вполне идеально (всё-таки слишком велик «зазор» между типом зрелища и современностью, который мог бы быть снивелирован только за счёт открытой, ликующей, бурлескной театральности, а её как раз недостало), то в открытие очередного сезона приём чудесным образом сработал «на все сто».
Наверное, именно такой — ну или почти такой — предстала «Женитьба Белугина», одна из самых репертуарных отечественных комедий при своём самом первом явлении почтеннейшей публике, а именно 26 декабря 1877 года, на подмостках Императорского Малого в бенефис актрисы Никулиной. Внятно, просто, уверенно. Кто-то скажет: бесхитростно — и будет при этом, в общем-то, прав. А кто-то подчеркнёт — с невероятной бережностью к слову драматурга и с громадным интересом к человеку — и будет прав вдвойне.
В пику главенствующему сегодня на нашем театре режиссёрскому самовыражению здесь ничего не отвлекает от главного. От истории: в меру забавной, в меру трогательной, но богато наделённой — без чего немыслимы произведения «первейшего драматического сочинителя»
А. Н. Островского — глубочайшим нравственным и социальным подтекстом. От характеров — выпуклых, полнокровных, с виртуозно выписанными тончайшими переливами души. От интриги, в конце концов, куда же без неё.
Драматургия Островского всегда предлагала и продолжает предлагать прежде всего оптимальный материал для актёрского спектакля (что в последнее время как-то едва ли не подзабылось). Для постановки, в которой все прочие конструктивные элементы, будучи даже сами по себе мастерски выполненными, суть вещи сугубо «служебного» порядка — дополняющие, обрамляющие, всячески «расцвечивающие» исполнительское священнодействие, но скромно занимающие ровно то место, кое им было положено на театре от века. В новой работе горьковского МХАТа это положение распространяется и на череду сменяющих друг друга роскошных «павильонов» — тёплых, атмосферных, вызывающих в зале неизменный взрыв аплодисментов, — созданных тщанием и талантом г-на Серебровского (крайне трудно побороть в себе желание писать о воинствующе, но победительно «старомодной» работе в стилистике и языком театральной критики позапрошлого столетия┘). И на коллекцию прекрасных сценических костюмов от г-на Шамрина, исторически точных и всецело радующих глаз. И на музыкальное оформление, коему, положа руку на сердце, не помешало бы быть чуть более выразительным.
А артисты┘ В те благословенные времена, к которым адресует спектакль, рецензенты обычно заканчивали свои обзоры быстрым перечислением всех гг. исполнителей, снабжая фамилию каждого устоявшимся штампом, вроде «проявила очень много нервности», или «показался излишне сухим», или «произвёл глубокое впечатление», или, наконец, «была положительно безукоризненна»┘
Так вот, не желая уж окончательно уподобляться пионерам профессии и не желая слегка задеть всех без исключения актёров, занятых в «Женитьбе Белугина» простым перечислением через запятую, скажем одно: каждый из них не только не проявил сколько-нибудь нервности и не показался сухим, но произвёл истинно глубокое впечатление. Безукоризненность — возможно, будет в данном случае слишком сильное слово, но в том, что «дух и буква» Островского торжествуют на мхатовской сцене, нет положительно никаких сомнений.