Он и есть — гамбургский счет

Когда он звонит — изредка, — я неизменно слышу одну и ту же фразу, произнесенную мгновенно узнаваемым голосом: «Это некий Фоменко»… «Некий Фоменко» 13 июля отмечает восьмидесятилетие. 

Хочу, чтобы он был всегда. Петр Фоменко сегодня и есть — гамбургский счет. Эталон жизни духа в самом суетном среди всех ремесле. Он сумел — потому что так решил — уклониться от любой суеты: не ваксит сурковских сапог, не дружит с менеджерами от театра, не ищет наград. Фоменко ненавидит интервью. Он выговаривается иначе.

Работает. Для тех, кто понимает сложность устройства человека и мира. Шестьдесят спектаклей, несколько инфарктов, плеяда уникальных артистов…

Среди многих любимых его работ у меня есть самая любимая: больше не существующий «Великолепный рогоносец». Он принадлежал к редчайшим на сцене явлениям, когда спектакль больше, чем спектакль, и был о невыносимой, безумной, счастливой и трагической власти творческого воображения. 

Кому повезло с ним дружить, выпивать («Петя был свободным даже в советское время», — говорил Егор Яковлев), слышать, как он поет, рассказывает («В этом он невозможно красив, гусарски изящен», — говорил Константин Райкин), репетировать («Ты и не подозревал, что умеешь харкать кровью и тут же подниматься на метр от пола», — говорят артисты) — тот знает: «Фома» вмещает все.

Жестокий. Нежный. Отважный. Панический. Уклоняющийся. Неуловимый. Веселый и трагический. Вялый. Бешено энергичный. Изглоданный сомнениями. Абсолютно уверенный. Игрок. Артист. Строитель. Автор. Он средоточие парадоксов и таинственных умений. Старый мастер — молодой режиссер. Приверженец обветшалой классики — Островского, Пушкина, Толстого, Чехова — виртуоз свежих сценических решений. Воспитатель поколений — тех зрителей, которые поклоняются спектаклям его «Мастерской», и тех учеников-последователей, на которых с годами незримо и очевидно проступают водяные знаки подлинности, на ком-то отчетливей, как на Женоваче и Карбаускисе, на ком-то бледней.

…Сидишь в темноте, и душа твоя ликует: на маленьком пятачке или на большой сцене с тобой, именно с тобой, делают что-то, отчего ты становишься богаче, лучше, счастливее. И в воздухе между сценой и залом возникает нечто, что тут же, через два-три часа, перестанет существовать, но останется в тебе, пока ты есть. Это — театр. Петр Фоменко его раб, властелин и данник. Самое условное искусство на свете он естественно превращает в воздух, без которого нельзя дышать. То есть жить.