Девятый вал на набережной Тараса Шевченко

Театр у Петра Фоменко не только никак не связан с жизнью, но, более того, противоположен ей, особенно той, что окружает нас. Театр может выжить, если осознает, что ничего не должен нуждам низкой жизни. Кажется, на таком постулате вновь настаивает известный режиссер своей последней премьерой «Триптих» по произведениям А. С. Пушкина.

Этот вызов, который брошен Петром Наумовичем не год и не два назад, возможно, становится все более и более если не радикальным, то настойчивым, и в союзники для этих целей теперь забирается «наше все» — Александр Сергеевич. 

В пушкинский «Триптих» Фоменко включает три произведения поэта: «Граф Нулин», «Каменный гость» и «Сцена из Фауста». Спектакль идет три часа с двумя антрактами в новом пространстве Малой сцены, которую вычленили из недавно построенного театра. Словно Фоменко, войдя в это здание, беспокойно ходил, ходил, чтобы найти, наконец, в мраморе и стекле свое место, в котором ему самому хотелось бы жить.

Казалось бы, что может объединить поэтический анекдот, маленькую трагедию, исследующую страсть, и полемический набросок о Фаусте? Подсказку дает сам Фоменко, поскольку каждой из частей триптиха режиссером дано и свое название, и свое жанровое определение: первая часть «Граф N» — «сантиментальный анекдот» в стихах, вторая «О, Донна Анна!» — маленькая ироническая трагедия и, наконец, последняя «Мне скучно, бес» — бурлеск. Соседа-сочинителя Лидина, Дон Гуана и Фауста играет Кирилл Пирогов. Наталью Павловну, Донну Анну и Гретхен — Галина Тюнина. Такие назначения на роль лишний раз доказывают, что режиссер предложил триптих, объединенный общей идеей.

Еще предстоит разгадать все скрытые смыслы этого зашифрованного спектакля, насыщенного культурными подтекстами, аллюзиями и ассоциациями. Поначалу же кажется, что в Пушкине Фоменко нашел союзника по обманчиво легкой игре, только игру поэтическую режиссер перевел в театральную. Поэт в спектакле дан в нескольких им же созданных воплощениях. В «Графе N» это трудно не заметить. Соседа Лидина в намеренно откровенном гриме Пушкина Фоменко пристраивает на верхотуре, над сценой, где, поигрывая пером, сочинитель взирает с чердачных высот на происходящее, чему он тайный участник и лукавый наблюдатель. Тут Наталья Павловна умирает от скуки и не встает проводить мужа на охоту, зато шустрая Параша Мадлен Джабраиловой тут как тут, и по двум-трем репликам, легким взглядам сыграно и то, как она «порою с барином шалит, порой на барина кричит». И флирт неуклюжего ловеласа графа Нулина (Карен Бадалов) — в поле особого внимания человека с бакенбардами наверху. «Сантиментальный анекдот» — повод поиронизировать над псевдотеатральностью, над комическим гиперреализмом, когда актеры всерьез думают сыграть Пушкина и опрометчиво полагают, что если напялить кучерявый парик и приклеить пышные баки, закинуть голову и взять в руки гусиное перо, то образ готов. И потому не стоит доверять тому, что вроде бы играется анекдот, — отчасти играется пародия. Однако эта театральная насмешка не превращается в капустник, хотя и упакована в лукавый водевиль.

Мысль о том, что Дон Гуан находит свою последнюю любовь в мадридской затворнице, кажется по этому спектаклю сомнительной. Уже была Инеза, почившая. Ее изваяние (в спектакле живое воплощение надгробия изображает Моника Санторо) — тут же на кладбище, где погребен муж Донны Анны. Об умершей возлюбленной вспоминает здесь Дон Гуан, который жаждет, как ему кажется, любви до гроба. Он достиг ворот Мадрида вроде бы, чтобы увидеть Лауру, но, увидев пятку Донны Анны, проскользнувшей к монахам, одержим взятием новой высоты. И Донна Анна, и Лаура совсем не те, что нарисованы воображением Дон Гуана, они проще, прозаичнее. И каменная десница пожаловавшего на ужин Каменного гостя есть стальное рукопожатие, которое вручается Дон Гуану самой Донной Анной. Однако пока остается неясным, кто же этот визитер с мадридского кладбища: еще один обманутый рогоносец, проигравший схватку с соблазнителем и после собственной смерти? Или это — издевка над моралите, и Дон Гуан никуда не проваливается. Нет никакого наказания, а есть еще одна жертва донжуанского списка? И стоит довериться словам Лепорелло: «Будут и другие».
Фауст с Мефистофелем в третьей — самой зашифрованной части спектакля превращают театр в пространство тотальной игры, иронии с помощью стихотворения Бродского «Два часа в резервуаре». Корабль с известною болезнью, который велит утопить Мефистофелю Фауст, накрывает волной. В спектакле это бушующее по заказу море — шелковое полотно, словно раздуваемое штормовым ветром, накрывает сцену, а вместе с ней и зрительный зал. Театр опускает свой занавес, а зрители оказываются под одним с актерами куполом волны.