Мальбрук в поход собрался

Совпадение дат премьер спектакля «Война и мир. Начало романа» в театре Мастерская П. Фоменко и моноспектакля Евгения Гришковца «Дредноуты» кажется той самой случайностью, которая есть проявление закона всемирного тяготения. Часть публики плавно перекочевала из малого зала театра Школа современной пьесы в примерно такой же по масштабам зал Мастерской П. Фоменко, и после рассказа о европейской войне XX века смотрела, как готовилась европейская война века XIX. Незамысловатую песенку «Мальбрук в поход собрался┘», ставшую лейтмотивом спектакля Фоменко, вполне можно было бы использовать и в «Дредноутах», а рассуждение Гришковца о мужчинах на войне, которые проявляются в своих качествах, в мирной жизни неизвестных, могло бы стать ответом на вопрос Лизы Болконской: «Мой муж оставляет меня и уходит на войну. Зачем?»
Семь лет назад Фоменко начал читать своим актерам «Войну и мир» Толстого, роман прочли тогда целиком, и это было самой длинной читкой из известных в истории театра. Год назад в книжном магазине Евгений Гришковец натолкнулся на книгу о Ютландской морской битве, стоившую 54 рубля. И после этого он прочел об этой битве все, что мог достать на русском и английском.
«Войну и мир» исполнители друг другу будут передавать, зачитывая то один, то другой фрагмент.
Гришковец будет заглядывать в книгу, когда ему понадобится уточнить фамилию английского адмирала.
Фоменко в день премьеры попросил людей, к которым он особенно хорошо относится, в театр не приходить, так как спектакль еще не совсем готов.
Евгений Гришковец в день своего рождения собрал друзей, чтобы показать им спектакль, который не является спектаклем и который пока не хочется показывать публике по той причине, что истории о Ютландской битве задевают его настолько сильно, что трудно установить правильную дистанцию между собой и текстом.
Что еще сближает эти спектакли? Видимо, адресат. Случайной публике на их спектаклях подчас мучительно трудно: непонятно, как реагировать. Фоменко и Гришковец работают для зрителей-соучастников, и для обоих любая их работа — что-то большее, чем просто спектакль. Это всегда высказывание на те самые предельно личные темы, которыми и делиться неохота, и не поделиться не получается.

Канун войны

«Мой муж оставляет меня и уходит на войну. Зачем?» — спрашивает беременная хорошенькая Лиза Болконская (Ксения Кутепова). Собственно, этот вопрос — центральный вопрос спектакля. Петр Фоменко поставил спектакль о мире, который вот-вот сменится войной. «Еще рокочет голос струнный, но┘» уходит на войну князь Андрей (Илья Любимов), записан в юнкера Николай Ростов (Кирилл Пирогов), Борис Друбецкой (Олег Любимов) добивается места адъютанта, бесшабашные гусары ждут только сигнала трубы. А Пьер (Андрей Казаков) мучительно колеблется между желанием идти воевать и осознанием бессмысленности войны: воевать против Франции за интересы Австрии? Два портрета — Наполеон и Александр I — висят с обеих сторон сцены. На занавесе — карта Европы, и, указывая на нее, князь Андрей будет объяснять план военной кампании своему отцу Николаю Болконскому (Карэн Бадалов). Война где-то рядом, ее можно коснуться рукой. Ее надвигающаяся тень делает особенно уютными, волшебными последние мгновения мирной жизни со светскими приемами, именинами и семейными обедами.
Как никакой другой режиссер, Фоменко умеет передать то несказанное, золотистое, пленительное, что называется «обыкновенной жизнью». В этой жизни царят женщины: тетушки, матери семейств, сестры, жены, подруги, дочери, племянницы, любимые и нелюбимые. Все таинственные, все прекрасные, все непредсказуемые. Они так удивительно смеются и еще лучше улыбаются, так всплескивают руками, так мило кокетничают и капризничают, рассуждают о политике, о долге, о службе. С великолепной самоуверенностью и гипнотизирующей собеседника убежденностью Анна Павловна Шерер (Галина Тюнина) рассуждает о пути России и долге императора. Пылкая Жюли Карагина (Ксения Кутепова) целует портрет Александра и грозит портрету Наполеона гусиным пером┘ Переходя в область мужской логики и мужских проблем, дамы чувствуют себя неуверенно, как Катишь (Людмила Аринина), когда ей толкуют о юридических правах на наследство. Но задерживаются они в этой области недолго. Передернув плечиками, они переходят на тот милый женский лепет о жизни, где обмен двумя-тремя фразами, несколькими восклицаниями значит больше, чем долгие выяснения и споры. «Сладьте эту свадьбу, Лиза!»; «Будьте покойны, я поговорю с золовкой!».
В спектакле нет сцены романа, в которой проигравшийся, разоривший семью, терзающийся Николенька Ростов остановится, замрет, заслушавшись пением сестры. И поймет — вот оно, самое важное, а остальное вздор. Но именно эта музыка «важного» живет в женском лепете, шелесте, в порхании милых рук, в жизни глаз. Эта музыка в том, как пылкая живая девочка Наташа Ростова (Полина Агуреева) протянет Борису куклу: «Поцелуйте куклу! А меня не хотите поцеловать?», и прильнет с детской безоглядностью, распахнувшись навстречу еще не любви, но ее предощущению. Музыка в том, как княжна Марья (Галина Тюнина) будет уговаривать своего брата надеть образок. Слезы, льющиеся из глаз, она постарается спрятать, отворачиваясь и досадливо утирая лицо тыльной стороной ладони.
Галина Тюнина, Ксения Кутепова, Мадлен Джабраилова, Полина Агуреева, Людмила Аринина играют каждая по две-три разноплановые роли. Хозяйка светского салона Анна Шерер, элегантная, сухая с толстой тростью и негнущейся ногой; и рассеянная, милая, радушная княгиня-мать Наталья Ростова; и тихая неловкая Мари Болконская — всех их играет Галина Тюнина. Элен Курагина — вся взмах черных перьев роскошного султана; и смешная растрепанная Наташа — Полина Агуреева. Деловитая интриганка княгиня Друбецкая и кокетливая вертушка мадмуазель Бурьен — Мадлен Джабраилова. Нежная, печальная Лиза Болконская, отчаянная влюбленная Соня, светская мечтательная кокетка Жюли — Ксения Кутепова. Целая галерея женских портретов, легких эскизов, акварельных набросков┘
Рядом с ними мужчины — чудаки и дети, с их гипертрофированным чувством собственной важности и жаждой славы.
Наверное, надо было долго-долго жить рядом с толстовскими персонажами, чтобы обрести такую свободу, легкость и прихотливость в обращении с классическим текстом: выбрать только несколько сцен, задать только самый простой детский-женский вопрос: «Ты уходишь. Зачем?». Надо часто читать и перечитывать толстовский текст, чтобы его герои стали для тебя родными. Чтобы ты мог полюбить их, как любят только близких: за их слабости, за их смешные стороны, за их чудачества — с той безрассудной нежностью, где любование неотделимо от иронии. 
Толстой относился к своим героям пристрастно: то с ненавистью, то с нежностью, то с брезгливостью, то с любовью. Фоменко разглядывает толстовских персонажей с той бережной нежностью, с какой умные взрослые относятся к переживаниям детей. Ясный теплый свет заливает сцену. Небольшое пространство кажется одушевленным: оно также трепещет, меняется, живет, как живут и меняются толстовские герои. Рамы, с которых сняты портреты, обратятся в двери, и в поисках выхода о них будут биться и спотыкаться.
В голову лезут еретические мысли: может, все-таки суперсовременные театральные залы с открывающимися потолками, исчезающими полами — необязательное условие для чуда? Хотя было бы здорово, если бы Фоменко имел зал хоть сколько-нибудь технически оснащенный. Но на этом спектакле, кажется, что пузатые и приземистые белые колонны поставили по специальному проекту. А небольшой укрепленный балкон вполне дает возможность двухуровневых сцен, когда внизу танцуют у Ростовых, а наверху идут последние земные часы графа Безухова (Борис Горбачев).
После спектаклей «фоменок» в других спектаклях начинаешь замечать топорную неловкость как бы грациозных движений актеров, бедность партитуры их ролей, их малоподвижность. Здесь кажется естественным, что актрисы легко и без натуги становятся двенадцатилетними девочками-подростками, угловатыми, неоформившимися, с необработанными голосами и неловкими руками. И глядя на Наташу Ростову-Полину Агурееву, вспоминаешь толстовское: «где и когда всему научилась эта девочка, откуда эта свобода и уверенность?».
На спектаклях «фоменок» последних двух сезонов — какой-то особый отблеск, передающийся зрителям. Монтень видел в чтении род счастья. Здесь вдруг понимаешь, что ходить в театр — тоже счастье, по крайней мере, в этот.
«Мальбрук в поход собрался» — водрузив на голову медный таз, герой собирается куда-то, откуда нет возврата, а на его жену поверх белого подвенечного платья накинут черное траурное покрывало┘

Кто победил, не помню

Определяя генеалогию появившегося на театральном горизонте года два назад Евгения Гришковца, критики вспоминали сентименталиста Стерна, а еще Пруста, Чехова┘ Хотя логичнее было бы припомнить рассказы Михаила Щепкина, восхищавшие и Пушкина, и Гоголя, и Герцена, и Аксакова. Или легендарного рассказчика Горбунова, любимца Москвы. Наконец, из персонажей современного театра можно выбрать итальянца Дарио Фо, актера-автора, играющего собственные тексты, но и пишущего пьесы, ставящиеся в театрах всего мира.
Начав со спектаклей, основанных на рассказе собственных историй, Евгений Гришковец делает в своей третьей работе следующий логичный шаг — повествует о морских битвах почти вековой давности. О кораблях, которых никогда не видел. О людях, которых давно нет в живых. Где-то там, на водных просторах англичане и немцы вели морской бой. А чем кончилось, например, знаменитое Ютландское сражение, мало кто знает. Кажется, победили немцы. А может, англичане. По крайней мере, с обеих сторон были большие потери. Можно снять с полки энциклопедию и выяснить даты, фамилии и цифры. Потом они благополучно выветрятся из памяти.
Евгений Гришковец рассказывает о морских боях, переводя знание умозрительное — в наглядно-чувственное. Уже не забыть маленький тральщик со смешным названием «Китобоец» с фанерными боками и маленькой пушечкой-«мухобойкой». Его командир, совсем юный мичман, когда корабль встретился с неприятельской эскадрой и ему просигналили спустить андреевский флаг, ответил корректно: «Готовьтесь к бою. Атакую». Или другого юного моряка — английского младшего матроса, который не покинул пост и продолжал наводить пушку, хотя уже были убиты и тот, кто подносил снаряды, и тот, кто заряжал┘ Присев на воображаемое кресло и пристегнувшись воображаемыми ремнями, артист покажет, как сидел этот матрос, как крутил ручку наведения. А потом, посмотрев чуть недоуменно в зрительный зал, скажет уже от себя, как это здорово, что кто-то вот так остается на посту. И моряк этот молодец. И здорово знать, что он был.
В своих предыдущих спектаклях актер-автор чаще апеллировал к нашей памяти: все помнят вкус салата на следующий день после Нового года, или свой утренний путь в школу, когда опаздываешь к первому уроку, или желание спеть вот эту песню на сцене, чтобы тебе аплодировал зрительный зал. В этом спектакле Гришковец адресуется по большей части к воображению публики. Представить, как выглядели эти огромные невероятные дредноуты с тысячей моряков на борту, как они плыли по океану, как переговаривались флажками друг с другом. Как, наконец, тонули: в считанные минуты, в азарте боя не всегда успевая осознать, что же произошло. В небольшом тазике, увы не медном, плавают бумажные кораблики, к ним подносят спичку, и они загораются голубоватым пламенем. Сгорают быстро.
Это спектакль о том, что ты не пережил: о любви к своему кораблю, о мужском братстве, о чести военного моряка┘ И еще о главном. На вечный женский вопрос: «Зачем мужчины уходят на эту войну?» спектакль Евгения Гришковца отвечает просто: в числе прочего — чтобы умереть достойно.
Иногда случайное сближение имен и спектаклей открывает свой скрытый, но отнюдь не случайный смысл, и тогда понимаешь, что театральное пространство — не просто красивая метафора, а нечто реально существующее.