Счастливый театр

Главным событием нынешнего театрального сезона наверняка станет новый спектакль Мастерской Петра Фоменко. Он называется «Одна абсолютно счастливая деревня», и его премьера состоится сегодня, — но корреспонденту"Известий удалось попасть на один из рабочих прогонов┘

Петр Фоменко:
 — Спектакль по повести Бориса Борисовича Вахтина «Одна абсолютно счастливая деревня» я пытался поставить еще в конце шестидесятых. Мне не дали этого сделать: в повести действует немецкий солдат, который остается в русской деревне, в семье вдовы красноармейца — он-то и стал камнем преткновения┘
Это во многом студийная, экспериментальная работа — мы пытаемся прочесть прозу театральными средствами. Наши артисты взрослеют, но мы по-прежнему стараемся сохранить атмосферу студии. Надеюсь, что этого хватит надолго┘

Это трогательный, теплый, тонкий спектакль, каких теперь, пожалуй, и не встретишь: видно, что его постановщик внутренне прожил то, о чем здесь идет речь, вырос на прозе «деревенщиков», успел захватить отголоски Отечественной войны.
Это спектакль, в котором ощутимы и мудрость немолодого человека, и такое свежее, ясное, острое ощущение жизни, какое бывает только у людей, перешедших определенный духовный рубеж и глядящих на нее немного со стороны. По сути дела, это лирическая исповедь замечательного режиссера Петра Фоменко, поставившего в своей Мастерской этюды по повести Бориса Вахтина «Одна абсолютно счастливая деревня»: спектакль трогателен и прост, насыщен пронзительным ощущением прелести — и обреченности — бытия┘ Это одна из самых интересных работ Фоменко и, пожалуй, лучшая премьера нынешнего, оказавшегося на редкость удачным, сезона: пленяет не столько уровень мастерства, сколько чувство, которое в ней живет.
А это, пожалуй, главное, что определяет истинную цену и спектакля, и режиссера, и театра; одного лишь мастерства, алгебры, поверяющей гармонию, здесь мало. Режиссер и педагог, Фоменко воспитывает своих артистов уже много лет: сначала был курс в ГИТИСе, затем студия, ставшая театром, потом в нее пришло второе и третье актерское поколение, — и в лучших спектаклях Мастерской Петра Фоменко жило то же ощущение почти музыкальной слаженности, единства, профессионального и человеческого братства, которое ощутимо и здесь. Говорили, что его актеры повзрослели, и юношеское обаяние, за которое они прячутся на сцене, им уже не к лицу (повод дала и предпоследняя премьера Мастерской — «Варвары» Горького), но эту работу, отличающуюся, несмотря на камерную форму спектакля, сильной, почти эпической интонацией, надо судить по совсем иному счету.
Маленький зал, не вмещающий и сотни зрителей, посредине сцена, на ней артист Карэн Бадалов, застывший у столба с чучелом вороны на голове, — он изображает огородное пугало. Позже он будет и старым колодцем, и дедом главной героини, и замполитом (самым несимпатичным существом в этом наборе), а Мадлен Джабраилова побывает и старой колхозницей, и коровой. На маленькой сцене возникает сельская Аркадия — деревенский парень Михеев (Сергей Тарамаев) ухаживает за красавицей Полиной (Полина Агуреева), и этот пылкий, забавный, полный простодушного эротизма любовный ритуал пленительно хорош.
Есть наивная живопись, когда на полотне оживает мир, увиденный ясным, освободившимся от культурных канонов взглядом, — а Фоменко в этом спектакле создает наивный театр. Михеев победоносен, Полина кокетлива и лукава, колодец склонен к пессимизму и мудрствованиям, корова (она же баба Фима) упряма и брыклива — человек на равных обсуждает свои проблемы с огородным пугалом, и сидя на спектакле поневоле вспоминаешь то Пиросмани, то Шагала с его идиллическими деревенскими домиками и парящей над ними влюбленной парой.
Михеев и в самом деле взлетит: его убьют на войне, прикрепят к босой ноге смертную бирку, и он вскарабкается на небо — на подтянутую к потолку баскетбольную сетку. Мертвый будет наблюдать за жизнью живых, разговаривать с ними, с распростертыми объятиями встретит тех, кто наконец придет разделить его одиночество — ближе к финалу добрая и забавная театральная сказка превращается в притчу, и речь в ней идет не более и не менее как о смысле жизни.
Такой спектакль не смог бы создать молодой человек — мудрость постановки чересчур ясна, слишком прозрачна, Фоменко подводит здесь некоторый внутренний итог. Жизнь, какова бы она ни была, абсолютное благо: последние сцены «Счастливой деревни» зритель видит глазами находящегося в горних высях Михеева. На деревенских мужиках белые пиджаки, и даже лица у них, кажется, разгладились, — тому, кто находится «там», здешняя жизнь кажется раем┘ Но жизнь, и впрямь, хороша — в доме Полины появляется попавший в плен, да так и оставшийся в деревне немец, полюбивший женщину, обрусевший, наладивший запущенное хозяйство и наконец-то запустивший вечно отказывавшийся заводиться деревенский трактор (существо почти одушевленное). В «Абсолютно счастливой деревне» все заканчивается хорошо — так, как и должно быть во всех других деревнях. А в Мастерской Петра Фоменко вышел на редкость светлый спектакль — такой, каких теперь, пожалуй, и не встретишь.