За стеклом

Только что прошедшая картина «Путешествие с домашними животными», летние съёмки в Санкт-Петербурге, репетиции — этот сезон, как впрочем, и почти все предыдущие, будет для Ксении Кутеповой очень насыщенным. А ещё она впервые выйдет на сцену МХТ — сыграет Елену в «Белой гвардии» у Сергея Женовача.

Ровно в 16.00 я прибываю к служебному входу в театр. «А Ксении Кутеповой ещё нет», — доверительно сообщает вахтёрша. Тепло, покурю снаружи. Ровно в 16.15 решаю позвонить: мало ли, вдруг человек день перепутал. «Да-да, я подъезжаю, буду минуты через три». Наконец из-за угла выныривает маленький джип с георгиевской ленточкой на антенне — за полутёмным стеклом знакомый рыжий абрис. Приподнимаюсь с ограды газона, но, оказывается, напрасно — это Полина. Туфли без каблуков, небрежное каре, шёлковая блузка, джинсы — не торопясь Полина заходит в театр. Меж тем уже 16.30 — мстительно подумываю о том, как спрошу Ксению про опоздания: свойственно ли ей это? Наконец к театру вновь подкатывает авто, и лёгкой походкой из него выходит ещё одна рыжая женщина — вся движение, волосы собраны высоко на затылке, чёрное платье, в руках маленькая сумка. Мы входим в театр — Ксения будто летит неслышными шагами. Лабиринт незнакомых пространств, в полутёмном зале кто-то играет на пианино, откуда-то слышатся голоса. Ксения заглядывает в дверь и салютует сумочкой: «Полина!!!» Стремительно поворачивается ко мне: «Где нам┘» — «Лучше, где потише». — «Тогда в гримёрную». От этой её стремительности я поначалу взяла не тот темп, мне показалось, с ней так и надо — разговор как пинг-понг. Быстро сообразила — неправильно.

С ней есть ощущение льда. О таких женщинах должны мечтать капитаны дальнего плавания где-нибудь на рейде Сиэтл-Нагаево. Или лётчики-истребители. Женщина-птица: рядом, а одновременно далеко-далеко, ускользает скрипичной мелодией. Может быть, даже мешает ложкой суп, рассеянно глядя в пространство, а взгляд при этом — где-то в туманности Андромеды. Совсем не снежная королева — просто видишь её как сквозь стекло, по которому прогулялся первый морозец.

Жизнь Ксении Кутеповой полна того, о чём другие только грезят: ярка и постоянна в своём призвании, признана, у неё большая семья, двое детей — пятилетний Василий и двухлетняя Лида. «Почему вы детей именно этими именами назвали?» — спрашиваю я, а она как будто немного удивляется: «Так бабушку с дедушкой звали, по папиной линии». (Голос её тут теряется, вся богатейшая палитра интонаций, нежные краски цезур, сильные и слабые доли, складывающиеся в неповторимый рисунок, — из миллиона узнаешь их с Полиной голоса, ни у кого таких больше нет.) «Для вас ведь, — спрашиваю, — очень важны семейные связи, и по горизонтали, и по вертикали?» Она соглашается: «Я думаю, да, так нас воспитали наши родители. Мы держимся вместе — три сестры, мама, все дети┘ (Она щурится куда-то в детство.) У нас был, наверное, культ семьи. Воскресные обеды┘ Неподалёку от места, где мы жили, был яблоневый сад — мы устраивали там пикники всей семьёй┘ скатерти на траве┘» На следующий вопрос я ожидала какого угодно ответа, но только не того, что прозвучал. «Если в вашей жизни происходит событие, к которому вы не знаете, как отнестись, кому будет первый звонок?» Думаю, скажет: Полине, мужу. Вдруг слышу, без паузы: «Никому».

 — То есть получается, что важность семейных связей не мешает тому, что вы остаётесь в достаточной степени закрытым человеком?

 — (С некоторым воодушевлением.) Да, и это, наверное, тоже воспитано в семье — политика невмешательства в личную жизнь каждого. Если ты о чём-то не говоришь — значит, ты не хочешь об этом говорить. И никто не будет к тебе лезть. (Пауза.) У нас достаточно скрытные характеры.

 — У всех?

 — Да, мне кажется, у всех. Замкнутые. Вроде бы как все вместе, но при этом и по отдельности.

 — А при этом у вас есть близкие подруги?

 — Нет, у меня нет подруг.

 — Вообще нет?

 — Вообще.

 — Только сёстры?

 — Да. И Злата, и Полина┘ А поскольку мы с Полиной всегда были вместе, и в театре, и┘ всю жизнь, то, наверное, это и причина (смеётся) того, что у меня нет подруг и нет потребности, чтобы они были.

 — А как вы с Полиной в театр пришли? Я, честное слово, не знаю.

 — Наша старшая сестра Злата — она, конечно, повлияла. Мы танцевали с Полиной в ансамбле имени Локтева, с детства снимались в кино, но всё равно это было┘ как-то не всерьёз. А старшая сестра — она мечтала стать актрисой, занималась в театральных студиях, училась в театральной школе. У неё была цель, она её добивалась, а мы с Полиной очень инертно за ней волочились.

И был со стороны Златы один поступок, за который я очень ей благодарна. Это было в самом начале девятого класса, в сентябре. Мы жили в Беляеве, учились в обыкновенной средней, посредственной школе. Такая тёмненькая дыра. И вдруг приходит Злата и говорит: «Что вы делаете?! Идите в школу номер шестьдесят семь и учитесь там!» Просто взяла и волевым усилием отправила нас туда. И мы инертно потащились (смеётся).

Школа № 67 — она прямо здесь находится, на Кутузовском проспекте, за панорамой (Бородинской, то есть в двух шагах от «Мастерской». — Прим. авт.). Класс был уже набран. Это была очень сильная школа — четыре девятых класса: литературный, химический, физико-математический и обыкновенный. Мы пришли в литературный. С нами провёл собеседование Лев Иосифович Соболев и почему-то нас взял. Я не знаю почему. Не могу сказать, что мы были очень подкованы (смеётся). Правда, у нас была очень хорошая домашняя библиотека, мы много читали.

А это очень прогрессивная школа была. Наша классная руководительница, учительница истории Тамара Натановна Эйдельман, дочка Натана Эйдельмана, читала нам историю, как никто тогда не читал. (Пауза.) Мне вообще — счастливая звезда! — повезло с учителями.

 — А вы в ГИТИС с первого раза поступили?

 — Да тоже как-то случайно.

 — Мне просто интересно, как вы к Фоменко на курс попали. Какова здесь доля случайности? У вас была эта история, когда поступают одновременно в несколько институтов?

 — Конечно, была. Более того, в ГИТИСе на режиссёрском факультете в один год набирали Хейфец и Фоменко и ещё Андреев — на актёрском. Один педагог из нашей школы сказала: идите к Фоменко! А мы не знали, кто это, мы же в театр вообще не ходили! (Смеётся.)

 — Даже так?!

 — Нет, ну с классом ходили — на «Вишнёвый сад» Эфроса┘

 — А сами не бегали?

 — Как-то больше в кино. Я прогуливала уроки и ходила в кинотеатр «Киев», который здесь был. (Здесь — это в здании, где сейчас находится Театр Фоменко. — Прим. авт.) Посмотрела «Восемь с половиной», прихожу на следующий день в школу, Тамара Натановна меня спрашивает: почему тебя не было на уроке? Я честно ответила: в кино ходила. А что смотрела? «Восемь с половиной». Она говорит: ну ладно, раз Феллини, то ничего страшного. (Пауза.) Так вот я до сих пор здесь (смеётся).

 — У вас такая жизнь получилась — со стороны кажется, что очень ровная. Даже, как сейчас выясняется, в географическом отношении. Вам никогда не хотелось взять и всё резко поменять?

 — (Вздыхает.) Хотелось, конечно. Но видите — не изменилось же ничего! (Смеётся.)

 — А почему вы этого не сделали?

 — А потому что┘ Вы про театр спрашиваете?

 — Нет, вообще про жизнь.

 — Может быть, я по природе своей не авантюристка, а если авантюристка, то с гарантией (смеётся) благополучного исхода. Как бы вам сказать┘ Вот у нас есть спектакль, «Три сестры», так мне кажется, что я - Наташа. У меня нет этого саморазрушения, которое присутствует в сёстрах Прозоровых, которых мы с Полиной играем. Я крепко стою на земле. У меня есть дом, есть любовь┘ У меня есть дача, где я, как Наташа, вырубаю аллеи (смеётся) и сажаю цветочки. Я такой человек — очень земной (замолкает, ищет слово)┘

 — Материальный.

 — Нет, не материальный. Это не то слово. (Маленькая пауза.) Я женщина, жаждущая воплощения своего назначения. Без налёта романтизма.

 — Что за назначение?

 — Женское. Семья, дети.

 — Потом, как следствие, внуки.

 — Я бабушкой очень хорошо себя представляю.

 — Видите себя?

 — Не то чтобы вижу, просто знаю, что я такой человек. (Пауза.) Вряд ли случится такое, что я всё брошу и улечу на край света с незнакомцем. Хотя я знаю людей, у которых это происходит в жизни, я смотрю на них и думаю: нет, я так не смогу! (Смеётся.)

 — А у вас бывают ощущение такое заполошное — вот, время идёт, а я ещё ничего не сделала┘

 — (Решительно.) Да! Это было┘ (Перебивает сама себя.) Это, наверное, кризис среднего возраста называется?

 — Наверное.

 — Это было, но сейчас прошло, потому что сейчас┘ я это уже воспринимаю как данность (хохочет). «Время ушло, я ничего не сделала┘» Зато у меня есть дети, которые всё успеют. А я уже устраняюсь — уступаю дорогу моим детям! (Веселье.)

 — Вы когда-нибудь думали о том, чтобы уйти из театра? Вы такую мысль допускали?

 — Конечно. (Пауза.) Понимаете, бывают очень тяжёлые сезоны. (Пауза.) Работать в театре — это вообще тяжело. Не только физически, но и психологически. И вот под конец сезона наступает депрессия┘ у всех, по-моему. Потому что уехать куда-то, чтобы передохнуть, невозможно — это не та работа.

Хотя нет, у меня в прошлом году была такая возможность — вдруг на неделю я уехала с мужем и сыном кататься на горных лыжах. И была потрясена таким образом жизни. В принципе люди так и живут — устав, они спокойно берут своих детей и едут отдыхать. Я приехала счастливая, совершенно с другим внутренним состоянием доигрывала сезон. К сожалению, обычно театр не позволяет такого. Тяжеловато. Особенно когда репетиции, выпуск спектакля┘ Последние две-три недели — муж уже знает — ко мне лучше не подходить.

 — А если подойти, что будет? Вы в таком состоянии ругаетесь или плачете?

 — По-разному. Могу ругаться, могу плакать. Могу не отвечать на вопросы. Просто мысли о другом. Вот мы когда выпускали «Самое важное», я репетировала монолог, возвращалась после репетиции — а до премьеры оставалась неделя — и заехала на заправку. В голове у меня монолог, я вставляю пистолет, расплачиваюсь, сажусь в машину и уезжаю.

 — Оторвали шланг?!

 — Колонку снесла (смеётся).

 —?!!!!

 — Из земли бил фонтан бензина! (Хохочет.) В таком состоянии ни на чём не концентрируешься.

Под финал я ей, конечно, один очень неправильный вопрос задала и сама в эту ловушку попала. Она аж онемела. И тоже вопрос задала. И тут уже онемела я. «Памятуя о депрессиях, — спросила я, — а вы когда-нибудь задаёте себе вопрос: во имя чего я всё это делаю?» Она взяла паузу и первый раз за весь разговор развернулась ко мне — до этого сидела вполоборота, особо без eyes contact. А тут внимательно и долго посмотрела в глаза.

«Подождите. Я вот просто чтобы понять, о чём речь. Вы ради чего работаете журналисткой?» — спросила она. Я сделала попытку увильнуть: «Я как вы не работаю. Я бы так не выдержала — когда вообще себе не принадлежишь». Она не отступила: «И всё-таки?» Отвечать вообще не хотелось. Потому что таких, как она, вообще немного, и я точно не из них. «Ради денег, — говорю со вздохом, — ради удовольствия». Она формулировку приняла — в том смысле, что «давайте в этих категориях порассуждаем».

 — Ну вот и я. В первую очередь, конечно, ради удовольствия. Не зарабатывают люди в театре.

 — И сейчас?

 — Да. В сравнении с кинематографом тем более. Если это не антреприза. Но ведь антреприза — это же неинтересно. Я думаю, что ситуация с нашим театром — она несколько индивидуальна. Личность Петра Наумовича Фоменко — она делает ваш вопрос немного┘ ну как бы┘ немного риторическим. Потому что Фоменко — это страница истории театра, а у меня есть возможность с этим человеком работать и общаться. Это немалого стоит.