Галина Тюнина: «Шекспир подал нам руку»

Одна из самых ярких актрис театра Мастерская Петра Фоменко играет в спектакле «Сон в летнюю ночь», который можно будет увидеть на сцене женевского Театра Каруж в декабре этого года, сразу две роли – Титании, царицы фей и эльфов, и Ипполиты, царицы амазонок.

Галина, Вам не впервые выпадает играть в одном спектакле несколько ролей. В «Войне и мире» и «Триптихе» их по три, а в «Сне в летнюю ночь» Вы предстаете в образах и Ипполиты, и Титании. Как дается такая раздвоенность, а то и «растроенность»

Все эти роли – части целого и распределяются как таковые. Просто актер должен очень точно соразмерить их силы: каким образом одна добавляет что-то другой и наоборот. В данном случае роль Ипполиты небольшая и не обладает особой мощью красок, может, поэтому Иван Поповски решил не брать на нее отдельную актрису. Наверняка, так было и в истории театра в силу того, что в пьесе эти персонажи не встречаются. Возможно, у Шекспира, великого человека театра, и была такая задача, чтобы актеры имели возможность переодеться и успеть выйти в других образах.
В то же время в этом можно найти какую-то особую прелесть: есть пара земная, олицетворяющая семейный союз женщины и мужчины, и есть пара неземная, в которой тоже существуют свои конфликты и отношения, в чем-то – вполне человеческой природы. Конечно, артистам интересно создать две гармоничные пары, совершенно разные, но при этом в чем-то единые, и даже постараться понять, в чем это единство. Вообще, Петр Наумович Фоменко научил нас тому, что сочинительство переходит из роли в роль и обогащает и спектакль в целом, и каждого актера. При этом на такой разнос ролей надо иметь право и основания. Будем считать, что в данном случае Шекспир это позволяет.

То, что происходит с одной из Ваших героинь, с Титанией, – наглядное подтверждение поговорки о том, что «любовь зла, полюбишь и козла». В данном случае, осла. Как вы думаете, была такая мысль у Шекспира?

За Шекспира не скажу, конечно, но страсть неземной женщины к земному существу естественна, поскольку притягивается то, что максимально разнесено. Ее интерес к человеческой, смертной природе заявлен в пьесе. То есть у бессмертных есть какая-то тоска по физической составляющей человеческого бытия. Месть Оберона, придуманная Шекспиром: заставить богиню влюбиться в животное, конечно, содержит элемент мифологии, которую нужно знать.

Возможно, во времена Шекспира все это было очевидно, сегодняшний же зритель вряд ли может считывать мифологические корни пьесы и улавливать двойной и тройной подтекст.

Это, конечно, обедняет восприятие пьесы, оставляя лишь поверхностный ее слой. При этом мне кажется, что эта связь обогатила и царицу эльфов, и того человека, который в конце пьесы становится артистом. Мне хочется верить, что в Титании эта связь оставила надежду на то, что может быть когда-нибудь они еще встретятся. Тогда же не было телефона, нельзя было оставить номерок. Кроме того – и я надеюсь, что Карэн Бадалов, исполняющий роль Оберона, со мной согласится – мне кажется, что и в царе эльфов испытанное человеческое чувство ревности оставит след. Вообще, взаимоотношения богов, всемогущих с одной стороны, но абсолютно беспомощных эмоционально, — вечная и очень интересная для театра тема.

Когда во втором акте Вы (Ипполита) смотрите с Тезеем (Карэн Бадалов) «спектакль в спектакле» и хохочете, Вам, правда, каждый раз смешно или это только игра?

По-разному. Бывают спектакли, когда мы по-настоящему смеемся из-за каких-то ошибок, совершаемых нашими коллегами и совершенно незаметных зрителю. Иногда мы это играем: игровую природу поддерживать необходимо, ведь это спектакль в спектакле! Должна сказать, играть это довольно трудно и ответственно. Я часто вспоминала Чехова и его «театр в театре» в «Чайке» — уверена, что он «вытащил» это из шекспировского театра. Играть то, как ты наблюдаешь, понимая, что и за тобой в этот момент наблюдают, — вещь для артистов не простая, это испытание. Просто зрителями нам быть не дано.

В этой постановке Вы встретились с коллегами, с которыми работаете со дня основания театра, а также с те, кто пришел позже, и с которыми Вы еще не пересекались. Что эта встреча дала им, понятно, а Вам?

Она придала определенный смысл всей работе. Встреча, связавшая поколения, была оправдана. Я благодарна нашим более молодым коллегам за их стремление к ней. Работа определяет отношения, и в данном случае эта работа определила наши отношения: доверие друг к другу, дружество через его высшую форму – партнерство, связь людей, знающих, что такое выйти вместе на сцене и вместе пережить и моменты провала с его мощной неуверенностью в себе, и успеха. Думаю, они поняли, что мы их не кинем, но тоже самое ощутила и я: они не подведут, я могу на них рассчитывать, и какие-то куски жизни на сцене они могут взять на себя. Подобное проверяется только совместным сценическим существованием. Если бы этого союза не произошло, то спектакль не имел бы для меня такого смысла. Теперь маленькая труппа, которая собралась в рамках этого спектакля, в состоянии вместе работать дальше. Петр Наумович Фоменко всегда говорил о том, каков «замес» в работе. Если замес стоящий, если он крут, то 90% успеха обеспечено.

С этим спектаклем вы совершенно выбились из современной тенденции к политизированным театральным действам, к постановкам на злобу дня. Это само по себе – поступок. Вы понимаете, что поплыли против течения?

Понимаем, когда нам начинают это объяснять. Но в общем спектакль сделан в природе того театра, которым мы всегда занимались. Да, стоило некоторых усилий попытаться не оставить этот путь, устоять на нем и двигаться по нему дальше. Если нам это удалось, то это большая удача. И все же Шекспир подал нам свою руку!

Думаю, отдельного упоминания заслуживает и выбранный Вами и немного «подредактированный» перевод.

Безусловно! Мы выбрали не классический – красивый, лирический — перевод Т. Щепкиной-Куперник, сделанный в 1934 году, а менее известный вариант Осия Сороки 2001 года. Сорока – уникальный профессионал, прославившийся выдающимися переводами американской литературы ХХ века и Шекспира. Он перевел не все его пьесы, и его «шекспировский» язык нов. Он кажется странным, грубоватым, с деревенским юмором, простонародностью, рубленым, движущимся по строю своему в сторону цветаевского стиха. Меня лично это поначалу смущало, но, может быть, в сочетании с этой привычно-романтической историей, он в итоге сработал. Я очень рада, что ни Иван Поповски, ни Кирилл Пирогов, очень настаивавший именно на этом переводе, не прислушались к моим сомнениям.

Источник: «Наша газета (Женева)»