Петр Фоменко поставил «Триптихъ»

Новый спектакль «Мастерской» неожиданно перекликнулся с исполненным горечи спектаклем Анатолия Васильева «Каменный гость, или Дон Жуан мертв».

«Триптихъ» представляет собою трехчастную, как и заявлено в названии, композицию, в которой соседствуют друг с другом пушкинские «Граф Нулин», «Каменный гость» и «Сцены из Фауста». Во время первой, развеселой части зрителю хочется вслед за героями этого стихотворного анекдота перейти на французский и сказать «шарман», но чем ближе к финалу, тем решительнее спектакль отказывается быть прелестным. Забегая вперед, скажем: всякий прельститель и всякая прелестница, следуя логике фоменковской композиции, держат курс по направлению к гробу, который совершенно раззевался, их ожидая. Зрелище мрачнеет на глазах, и последнее слово остается за Мефистофелем, который в «Сценах из Фауста» водит экскурсии по загробным местам.

«Триптихъ» — многоголосая и многоязыкая структура. Только что вернувшийся из Парижа опереточный фат граф Нулин (Карэн Бадалов) более всего поднаторел, само собой, во французском. В «Каменном госте», действие которого вершится в Мадриде, то и дело звучат испанский и церковная латынь. А в «Сценах из Фауста» к Пушкину добавлен уже и Гете, в помощники которым дан еще и Иосиф Бродский, с его макароническим стихом «Два часа в резервуаре»:

Я есть антифашист и антифауст.
Их либе жизнь и обожаю хаос.
Их бин хотеть, геноссе официрен,
дем цайт цум Фауст коротко шпацирен.

Поистине вавилонская смесь языков…
Однако почему вообще «триптих»? Зачем Фоменко понадобилось это слово, которое изначально применялось по отношению к трехстворчатым церковным алтарям? Как известно, одним из самых распространенных сюжетов в алтарной живописи считается «Страшный суд»: в центре — Спаситель, вершащий правосудие, в боковых створках — Рай и Ад. Нечто похожее соорудил и Фоменко.

Вот первая «створка» — «Граф Нулин». Здесь с водевильной фривольностью показана деревенская идиллия — что-то вроде райского сада, где очаровательная проказница в исполнении Галины Тюниной (ее героиню зовут Наташа, а не Ева!) вопреки всему удерживается от грешного соблазна. Сюжет решен «фоменками» с их фирменным лукавством и прямо-таки барочной чувственностью. Когда градус театрального праздника достигнет максимума и граф Нулин крадучись отправится в спальню Наташи, где тут же нарвется на пощечину, нам будет явлено полотно Рубенса «Тарквиний и Лукреция» — с задника эффектно спадет драпировка, и мы сумеем рассмотреть сюжет о соблазнении стойкой римлянки во всех его сочных деталях. Где-то там, на самой верхотуре, — и над Рубенсом, и над незадачливым Тарквинием, нарвавшимся на плюху новоявленной Лукреции, — Фоменко устроит наблюдательный пост и впустит туда актера Кирилла Пирогова. Его герой — молодой соседский помещик Лидин, который, как намекнул нам весельчак Пушкин, с большим успехом, чем граф, наставлял рога Наташиному мужу.

Читать текст полностью Две боковые части «Триптиха» — и «Граф Нулин», и «Сцены из Фауста» — помещены в плоскую прорезь Малой сцены, которую «фоменки» в своем театре только начинают обживать. Зато в центральной части этого «алтарного» спектакля зрительскому взору будет подарена такая фантастическая перспектива, столько ускользающего вдаль пространства, что впору только ахнуть. Створки распахнутся, стена куда-то взмоет, и мы увидим мраморные лестницы нового театра, которые придутся как нельзя кстати, чтобы показать торжественный и гулкий Мадрид. По лестницам скользят молчаливые тени монахов, отовсюду слышится Ave Maria, gratia plena, а посередке виднеется тень от распятия. Если трактовать срединную часть фоменковского триптиха как историю о Судном дне, то без распятия в этом сюжете и впрямь не обойтись. Только в роли грозного судии, влекущего Дон Гуана (Кирилл Пирогов) к могиле (в прямом смысле к могиле, поскольку сцена запружена надгробиями), здесь выступит не Христос, а маленький хихикающий толстячок, прищелкивающий кастаньетами и с трудом влекущий за собой здоровенную статую Командора. История о наказанном развратнике снижена беспощадной фоменковской иронией.
Все, кто уже готов заподозрить в Петре Фоменко моралиста, пришедшего судить род человеческий, расслабьтесь. Он ставил свой спектакль не о возмездии за грехи, а скорее о тщете всего сущего. В «Сценах из Фауста» он увидел послесловие к «Каменному гостю», и его мрачный взгляд на вещи здесь перекликнулся с не менее отчаянным спектаклем Анатолия Васильева «Каменный гость, или Дон Жуан мертв». Несмотря на всю непохожесть двух больших режиссеров, оба они попытались заглянуть в ту адскую бездну, куда канул Дон Гуан. Васильев увидел там корчащихся безъязыких химер из «Капричос» Гойи, а Фоменко заставил Смерть резаться в карты с Грехом. Но отчаянье, увы, сослужило Петру Фоменко не лучшую службу, и заключительная часть «Триптиха» вызывает в зрителе чаще недоумение, чем трепет. По правде-то говоря, вся она была нужна режиссеру лишь ради финальной фразы «Всё утопить» и ради финального жеста, когда мягкая переливающаяся ткань (то ли море, то ли саван) затопит собою весь зал, накрыв не только актеров, но и зрителей.

{-tsr-}Петр Фоменко поставил спектакль тревожный, кризисный — спектакль, который явно хромает на одну из трех своих ног. Но, как бы ни сложилась судьба «Триптиха», он не может не восхищать — по крайней мере, масштабностью замысла.