Счастье как предчувствие

Его новая премьера в «Табакерке» — «Рассказ о счастливой Москве» — окончательно разрешила интригу режиссерской конкуренции. 

35-летний Карбаускис обошел мэтров — по закону преимущества молодой силы. Закону, с которым вечно хочется спорить, но которому невозможно противостоять. Он обогнал и оставил позади стартовавших в одно с ним время девушек — надежду так называемой женской режиссуры. Ни одно из этих прелестных чаяний толком не оправдалось, девушки отпали — по праву пола, призванного не только с утра до ночи работать, но также любить, производить на свет потомство, чуть больше отдыхать и отвлекаться на милые пустяки.

Эти победы не идут в заслугу лично Карбаускису, они вызваны природными обстоятельствами. Как говорится, генерал Мороз посодействовал┘ Однако есть все резоны утверждать, что в противостоянии «Карбаускис-Серебренников» — негласном, но крайне жестком — сила теперь тоже на стороне первого. Потому что он никогда не позволяет себе теребить зрительские нервы, не касаясь души. Он никогда — даже в период поголовной моды на стеб — не увлекался стебом, а значит, не приучался потихонечку жить спекуляцией. Карбаускис каждую секунду понимает, про что ставится спектакль, а его актеры ежемоментно осознают, что они играют. «Рассказ о счастливой Москве» по Андрею Платонову — произведение эталонное. Лучше, по-моему, и сделать нельзя. При этом речь идет не о каком-то запаянном совершенстве: спектакль дышит, пульсирует, по нему струится теплая кровь, и совершенство его — живое, мерцающее, гипнотически обаятельное. Аутентичное. Платоновское.

На самом деле «Счастливая Москва» — не рассказ, но роман. В 1932 году начатый, в 36-м законченный и только в 1991-м опубликованный. Роман про девочку, которая родилась и осиротела в Петрограде, а кров и имя получила в старой столице. Поскольку потрясений в те времена хватало (включая великую орфографическую революцию), то изгаляться в детском доме не стали и назвали сиротку не Массква, не Мысква, не еще как-нибудь с вывертом, а просто — Москва. Москва Ивановна Честнова. Ее играет Ирина Пегова — Лара из фильма «Космос как предчувствие» и Соня в «Дяде Ване» того же Карбаускиса. Этой Москве — девочке-женщине, крепкой, цветущей, избыточной, однако ни на йоту не практической, словно бы и не земной, очень идет текст Платонова.

Пегова умеет играть героинь, счастливых не по какой-то определенной причине, а просто так. Хмелеющих от предчувствия. Такие начинают утро с улыбки — не могут не улыбаться, как солнце не может не взойти. Эта природная предрасположенность к счастью обычно плохо заканчивается, и история Москвы — не исключение, но пока она сияет во все свои ямочки на щеках, мы любуемся ею и смеемся. Практически беспрерывно подхихикивает зал над тем, какая великолепная каша у нее в голове, как пытается она соединить плотскую любовь с идеалами коммунизма, а потерпев фиаско, решительно отвергает┘ Нет, не коммунизм. Секс. В отличие от настоящей Москвы, где секс над коммунизмом все-таки возобладал.

У Москвы Ивановны Честновой сердце вмещает весь СССР. Отдельно взятому мужчине на таких просторах зацепиться не за что. Москва прекрасна, как всё молодое, и жестока, как все молодые. Когда молодость века, молодость мира и молодость тела совпадают, получается гремучая смесь.

Механики, хирурги, конторщику прочие строители светлого будущего, контуженные шальными глазами Москвы и ее жаром, от которого закипает вода в стакане, обеспокоены — как бы поскорее найти в человеке душу, а отыскав, кардинально эту самую душу изменить. В мире точного расчета любовное тяготение к чужому телу и неловко, и неуместно, и вредоносно с точки зрения планетарной мечты. Они борются с «природным» человеком в себе, как христиане борются с «ветхим». Вообще нигде, кроме как в прозе Платонова, не явлено с такой очевидностью, сколько первые коммунисты позаимствовали у первых христиан┘

Актеры «Табакерки» из поколения в поколение приучены играть «на носу» у зрителей. Поэтому никакая труппа Москвы (нашей Москвы, не платоновской) не способна соперничать с «подвалом» в области театрального целомудрия. Фальшиво, приблизительно, неточно, вульгарно играют где хотите. Играют иногда и здесь, но только не в спектаклях Карбаускиса. Этот режиссер всегда ищет правду, причем ищет ее в тексте, а Платонов для подобных поисков — земля обетованная. Его слова выстраиваются в электрическую цепь, сами собой зажигаются и освещают все вокруг. Ни одной банальности. Так что даже хочется поймать ухом шаблонный оборот и выдохнуть — утомляешься от восхищения. ..

«Рассказ о счастливой Москве» гениально придуман и в том числе гениально оформлен. Кому принадлежит идея пространства — режиссеру либо художнику Александру Боровскому, не знаю. Славой сочтутся. А такая идея, безусловно, славы достойна — хотя бы на уровне театральных премий. Всю сцену занимает старый, добротного образца гардероб. Герои стучат номерками о дубовый прилавок с резкостью выстрелов. Серые, серые, серые шинели и - по контрасту — цвета артериальной крови, красная Москва. В боковые поперечины гардероба явно вписаны кресты. Номера, как таблички на могилах: «01 — 22», «23 — 44», «45 — 66»┘ Наверное, поэтому сердце зрительское то умиляется растроганно, то заходится от острой боли.

Гардероб — модель мира. Одни приходят, другие уходят, и нет между ними разницы. Сидишь и думаешь: какие же мы все одинаковые. От перехода с серых шинелей на пестрые курточки ничего не меняется. По-прежнему хотим любить, боимся остаться в одиночестве, смешно и убого ревнуем и рвемся решить вопрос любви «в целом».

В гардеробе, как перед Богом, все равны. Кроме тех, разумеется, кто предусмотрительно взял бинокль и теперь лезет без очереди. Однако ни в огромном человеческом мире, ни в крохотном подвале на Чаплыгина бинокли при входе не выдают. «Табакерка» подобно самой жизни — или жизнь подобно «Табакерке» — обмана не терпят. Даже оптического.