ИГРА В ВЕРЕВОЧКУ ПО-НАШЕМУ

Сцена стоит дыбом, острым углом: здесь еще живут и хранят уклад. Но паркет уходит из-под ног, дает крен в бездну.

«Рассказ о семи повешенных» написан в 1908-м. Смерти ждет министр: на него готовится покушение. Смерти ждут пятеро схваченных террористов: все — дети из хороших семей, борцы за светлое будущее. Приговор вынесен быстро: это эпоха военно-полевых судов. А военно-полевые суды введены в 1906-м, когда счет убитых и искалеченных при терактах шел в России на сотни.

Вместе с пятью бомбистами казни ждет неповоротливый батрак Янсон. Здесь тоже бездна бездну призывает: ведь в 1905-1907 гг. горят усадьбы, стоят фабрики, в Летнем саду студент палит в адмирала, начальника Московской сыскной полиции расстреливают именем революции на глазах у троих малых детей. А Одесский университет (на правах академической автономии) прячет оружие восставших. 

И такой кровяной спиритуозус носится над Россией, что и батрак Янсон, сам не понимая почему, убивает хозяина и поджигает амбар.

Седьмой — разбойник Цыганок, всегда готовый стать палачом.

Постановка Карбаускиса — почти цепочка этюдов. Лабораторных экспериментов за чистым стеклом философского театра. Взяты предлагаемые обстоятельства, какие вроде бы и не могут быть сыграны┘ Такой опыт проживают лишь те, на кого упал метеорит беды.

Что произошло в медлительной душе Янсона? Как ждет взрыва министр? Как станет прощаться с сыном, бомбистом Сережей, подтянутый полковник Головин? Как купчиха Каширина (Яна Сексте) на свидании честит свистящим шепотом сына Васю (Алексей Усольцев): «Ты что сделал? Ты зачем это удумал-то?».

Ходит ходуном ее девчоночий острый подбородок, трясется голова, замотанная платком, телепаются грубые красные варежки на резинке.

А как она, купчиха Каширина, побредет из тюрьмы прочь — и вдруг поймет окончательно, что будет завтра на рассвете, и упадет на льду (руки-ноги то сводит судорога, то они ватные, как во сне). Как она будет вскрикивать: «Не могу встать┘ не могу┘ не могу же я┘»

Как будет сидеть на койке в последнюю ночь ее флегматичный Вася? Как он заживо умрет от близости смерти┘ товарищи поведут его, словно огромную куклу┘ зачем-то купеческий сын обмотает тело под арестантской шинелью казенным тюфяком — и образ его заторможенного ужаса станет физически ощутим. 

Как Цыганок (Петр Куличков) скажет осевшим голосом: «Братцы, вот она┘ Вешалка».

Как по-детски они покатятся под горку — по вставшему дыбом паркету сцены. И второй раз, в финале, самозабвенно съедут, раскинув руки, в небытие. 

Одни эпизоды очень сильны. Другие сыграны хуже. Тема такова, что «разбирать» не поворачивается язык. К финалу зрителя все равно затягивает в водоворот сострадания. 

Но на черте рампы словно видится ясная лабораторная линза.

Что исследует Карбаускис? Природу смерти? Или же бациллу ненависти? Ее развитие в условиях 1905-1907 гг., еще довольно лабораторных┘

Как это происходит: вчерашний прочный социальный мир вдруг идет прахом? Как «идея» заставляет студента и юнкера затягивать на себе пояс бомбиста? Как переходят порог — и почему век за веком его переходят опять, под новым знаменем? Как «чума» вырывается наружу? Как ждут смерти, пока она — потрясение миров и исключение из правил? Как втягивается в это батрак Янсон, имя же ему легион?

«Историзм» сюжета никак не остраняет его. Только усиливает эхо.

В глубине сцены (как часто бывает в спектаклях Карбаускиса) отбивают время старые часы. «Семь повешенных» все время преображаются. Они же играют ладную и приветливую прислугу министра. Одни становятся родителями других на предсмертном свидании. И после казни, под бой часов они вновь выходят из-за кулис, чтобы подать министру прибор для бритья, кофий с калачом и «Новое время».

Стрелки на циферблате медленно идут по новому кругу.