Место смерти изменить нельзя

Это «дитя» подвала мрачно по названию — «Рассказ о семи повешенных» — и опасно по содержанию, однако совершенно по форме и сделано из настоящих нервов. Но самое парадоксальное — держится на артистах, которые НЕ: медийные, модные, культовые и знаковые. Они — последнее поколение «Табакерки», мощно заявившее о себе. Итак: Леонид Андреев. «Рассказ о семи повешенных», 1908 год. Режиссер Миндаугас Карбаускис, 2006 год.

«И не смерть страшна, а знание ее; и было бы совсем невозможно жить, если бы человек мог вполне точно и определенно знать день и час, когда умрет». Читать про это у Андреева — все равно что с испуганным восторгом заглядывать в бездну: и жутко, и манит. Тем более что, как ни у кого другого, у Андреева эта жуть видима, различима в своих главных и пустяшных деталях. В эту бездну, со дна которой в упор смотрят широко раскрытые глаза смерти, и предлагает заглянуть Карбаускис. 

Миндаугас Карбаускис:
 — Здесь ошибка (с заметным прибалтийским акцентом). О смерти я ничего не ставил┘ Смерть подвигает на то, чтобы задуматься о жизни. Она — одно из понятий жизни.

Но что бы ни говорил этот режиссер, который, как кошка, всегда сам по себе, вне тусовок и театральных группировок, все же он поставил историю про смерть. Смерть не как факт с последующим разложением тела (кстати, в тексте разложение присутствует), а как некий нематериальный инструмент, с помощью которого индивидууму открывается его жизнь в таких пугающих деталях, о которых тот при жизни и не помышлял.

С этим страшным словом один на один остаются пять молодых террористов, которым не удалось назначенное на четверг покушение на г-на министра. Террористам-неудачникам вынесен приговор — казнь через повешение. «Две женщины и трое мужчин ожидали наступления ночи, рассвета и казни, и каждый по-своему готовился к ней». Вот то пространство, что вслед за Андреевым исследует и материализует на сцене Карбаускис со своими артистами НЕ: медийными, модными, культовыми и знаковыми. Не исключаю, что именно после этого спектакля им приклеят эту желанную банальность.

«Рассказ о семи повешенных» — спектакль открытий. 

Открытие № 1 — артист Александр Скотников (повешенный Сергей Головин).

«Это был совсем еще молодой, широкоплечий юноша, такой здоровый, что ни тюрьма, ни ожидание неминуемой смерти не могли стереть краски с его щек и выражения молодой, счастливой наивности с его голубых глаз».

Накачанность тела сочетается с тонкой душевной организацией. Лучшая сцена — гимнастика по системе немца Мюллера перед казнью. Окатив себя из ведра водой, в мокрых голубых подштанниках он объясняет надсмотрщику упражнение № 19: тело подвешивают к перекладине и удавливают. Синхрон текста и упражнений превосходный.

Aлександр Скотников. Хотел стать спортсменом, потом музыкантом, в конце концов, дело кончилось театром. В 2004 году окончил Школу-студию МХАТ (курс Евгения Каменьковича). Среди киноработ интересна роль Андрюхи в фильме Алексея Мезгирева «Увольнение» (2003).

Пространство между жизнью и смертью. Из чего оно состоит?

«Из чего?» Сразу не скажешь. Из напряженного и упругого, кажется, даже на ощупь ритма. Из тишины. Из того, что тире между жизнью и смертью не представляют, а проживают. Как это делает

открытие № 2 — Яна Сексте (неизвестная Муся).

Большое дарование маленького роста — до 1м.60. Две тоненькие косички, цыплячья шейка. В спектакле она «┘бледная, но не мертвенной бледностью, а той особенной горячей белизной, когда внутри человека как бы зажжен огромный, сильный огонь, и тело прозрачно светится, как тонкий севрский фарфор». Она же - старуха-мать.

Лучшая сцена — прощание с сыном в тюрьме. С одинаковой легкостью и простотой играет геройскую молодость и убитую горем мать, в одну ночь ставшую старухой. Ее старость не в дрожащих руках и особой семенящей походке, а во внутреннем состоянии, что, наверное, может быть у птицы, окаменевшей при виде разоренного гнезда.

Яна Сексте. Родилась в Латвии, в Риге. Мама — инженер-технолог, папа — моряк. Грезила карьерой медсестры или полицейского. В 2002 году Яна окончила Школу-студию МХАТ (курс Табакова и Лобанова), на котором обучались 12 студентов из Риги — целевой набор для Рижского театра русской драмы. По опросу зрителей, признана лучшей молодой актрисой Рижского театра сезона 2003-2004 гг. Ближайшей кинопремьерой станет роль Иевы в фильме И. Колмане «Мона» (2005).

А что если «Семь повешенных» переделать в «Семь помешанных»? Легко! Актуально-продвинутое прочтение классики обеспечено: текст Андреева и для религиозных фанатиков, и моджахедов, и чеченских боевиков годится. Но у Карбаускиса — никаких спекуляций. Чистый текст (с небольшими купюрами), чистая, как с белого листа, игра. Каждый актер играет по нескольку ролей, и переходы из одной в другую не имеют видимых стыков, как волны в море.

Открытие № 3 — Алексей Комашко (неизвестный Вернер). «Лицо у него было красивое и нежное┘ но если лицо можно замкнуть, как глухую дверь, то свое лицо неизвестный замкнул, как дверь железную, и замок на ней повесил железный». Комашко первый сезон в «Табакерке», но уже понятно, что геройского полку в подвале на Чаплыгина прибыло. Красив сдержанной мужской красотой. Лучшая сцена, где он играет отца, благословляющего сына на смерть.

Aлексей Комашко. Стать актером — мечта детства. Ходил в кружок современного танца. В 2005 году окончил театральный факультет Саратовской консерватории. Поступив в «Табакерку», введен сразу в несколько спектаклей.

Жизнь и смерть в подвале проживают на открытой эмоции, что вовсе не означает суматоху, крики. Это сдержанность, паузы, тихие голоса — то твердые, то сломанные. И невыразимая, звенящая тишина в зале, когда слышно, как кто-то сглатывает комок в горле от подступающих слез. А еще — смятые и опрокинутые лица, как у

открытия № 4 — Алексея Усольцева (повешенный Василий Каширин).

Он как черное на белом рядом с накачанным сокамерником Головиным. «Весь состоял из одного сплошного, невыносимого ужаса смерти и такого же отчаянного желания сдержать этот ужас». Артист и играет этот страх, который, кажется, дрожит, как студень на тарелке. Лучшая сцена — прощание с матерью (см. выше).

Aлексей Усольцев. Родом из Перми, окончил одну из самых хулиганистых школ города. В 1994 году с первого захода поступил одновременно в Школу-студию МХАТ и в «Щуку». Немного подумав, выбрал Школу-студию, о чем не пожалел. Пока учился, подрабатывал монтировщиком в театре и┘ няней. Но не прекрасной. Снимался в кино: «Граница. Таежный роман», «Раскаленная суббота». Руководит театральной студией «Новый факультет» при Строительном университете.

«Семь повешенных» — из разряда малобюджетных спектаклей. Сцена оформлена аскетично, как рацион фанатика-революционера. И каждая деталь как символ — будь то деревянный скелет кровати или горбатая покатость, покрытая линолеумом. С нее на животах, точно дети на горке, к ногам публики весело скатывается прислуга оставшегося в живых министра. С нее же на рассвете отправляются на казнь и уходят в черную бесконечность. «Повешение» стоило чуть больше миллиона рублей.

Отдельный персонаж в спектакле — музыка (Гиедрюс Пускунигис). Она своей возвышенной и тревожной минорностью похожа еще на одного висельника. Будто вздернута, и ветер раскачивает ее прозрачное тельце, не отпуская со смертельного поводка.

Не много ли смерти на душу населения? К ней всегда относились по-разному. Еще в начале XX века смерть почиталась как Ее Величество и была весьма в моде. Ее бледного лика не пугались, а фиглярничали с ней и шутили. Одна из таких серьезных «шуточек» — общество самоубийц, созданное в 1912 году. Ребята, объединенные смертельным интересом, читали друг другу доклады (сами понимаете, на какую тему), планировали самоубийства и устраивали их: одни тет-а-тет с самим собой, другие — эффектно на публике.

«Не возникает ли депрессия у артистов после такого спектакля?» — подумала я, обнаружив, как плотно набил Андреев свой текст словом «смерть» и другими сопутствующими ему (мертвый, умирать, убивать, вешать и т.д.). И каково это — целый вечер пропускать ее через себя?

После спектакля я понял, что жизнь очень хрупкая вещь, и не в моих руках (Александр Скотников).

Страшно было как до, так и после спектакля. Я очень люблю жить (Алексей Усольцев).

Как любил жизнь, так и люблю (Алексей Комашко).

Стоило прожить эти три месяца, мучаясь и рыдая на репетициях, чтобы понять, что жизнь прекрасна. Прекрасна, как в детстве (Яна Сексте).

Я боюсь смерти, даже веря в то, что есть продолжение, потому что дорога жизнь (Дмитрий Куличков).

Как сказал кто-то из великих: «Если ты прожил день и ни разу не подумал о смерти, ты прожил день зря». Но пока детей не вырастил, умирать не хочется (Александр Воробьев).

Двое последних — не террористы и угодили в компанию до кучи: разбойник-душегуб Мишка Цыганок (Дмитрий Куличков) и мрачный крестьянин Иван Янсон (Александр Воробьев). У обоих превосходные работы.

«Рассказ о семи повешенных» — спектакль прорывов. Во всяком случае, последнее можно теперь точно сказать о Дарье Калмыковой.

Открытие № 5 — Дарья Калмыкова (повешенная Таня Ковальчук). «Таня Ковальчук казалась матерью всем эти людям: так заботливы, так бесконечно любовны были ее взгляды, улыбка, страхи». Как написано у Андреева, так и играет. До этой роли Калмыкова проходила по разряду гламурных красоток — была известна в основном по ролям кокетливых дамочек. Но только роль террористки Ковальчук можно считать датой рождения актрисы Калмыковой. От нее зависит финальная точка спектакля, и она ее достойно ставит. 

«Тихо и пусто было вокруг Тани Ковальчук. Молчали солдаты, все серые в бесцветном и тихом свете начинающегося дня.
 — Умер Сережа, умер и Вернер, и Вася. Одна я».

Она идет на заднем плане, точно слепая, вытянув руки, и тонким бабьим голоском причитает: «Солдатики, а солдатики, одна я. Одна…»

Сканированная без компьютера смерть у Андреева не страшная. Не страшная она и у Карбаускиса. Психоанализ, проведенный в «Табакерке», оставляет в тишине зала оторопелый восторг.