Милость к падшим

Миндаугас Карбаускис, ученик Петра Фоменко, невозмутимый литовец, от постановки к постановке размышляющий о жизни после смерти, поставил свой самый страстный и жизнеутверждающий спектакль — «Рассказ о семи повешенных» в Театре-студии под руководством Олега Табакова.

Леонид Андреев посвятил свой рассказ Льву Николаевичу Толстому. «Семь смертных приговоров: два в Таганроге, один в Москве, два в Пензе, два в Риге┘ О казнях, повешениях, убийствах, бомбах пишут и говорят теперь, как прежде говорили о погоде» — статья Толстого «Не могу молчать» написана в мае 1908 года, за несколько месяцев до «Рассказа о семи повешенных».

Карбаускис поставил его так, будто «Не могу молчать» написано сегодня. Он смело ступил на вытоптанное и выжженное советским театром поле публицистики, однако ни прямых обращений в зал, ни открытых призывов в спектакле нет.

Вся правая половина маленькой сцены «Табакерки» вздыбилась, словно пятеро террористов — герои рассказа — все-таки успели взорвать свою бомбу. Когда-то, в 60-е, на похожем скошенном помосте играли «Пугачева» в Театре на Таганке. Помост предрекал финал бунта — заканчивался плахой с топорами. Здесь же, в декорациях Марии Митрофановой, он запросто становится ледяной горкой, с которой весело съезжают те, кому потом предстоит идти на виселицу. А до начала действия на темном помосте высвечивается текст рассказа Андреева. Когда в зале гаснет свет, покатый помост кажется выпуклым земным шаром, испещренным светящимися точками.

Однако с первых секунд спектакля пафос намеренно снижается. Повествование начинается буднично и не без юмора. В глубине, за помостом стоит обычная вешалка. С мороза вбегают молодые люди, весело раздеваются и уходят. На вешалке остается семь пальто.

Рассказ Андреева режиссер не стал превращать в пьесу. Актеры с виртуозной легкостью переходят от прямой речи к косвенной, мгновенно меняются ролями. Удивляешься их мастерству, а потом понимаешь: от героя до рассказчика, от палача до жертвы — один шаг.

Рассказ Андреева начинается с того, что полиция предотвращает убийство министра и арестовывает заговорщиков. Счастливо избегший смерти, министр томится бессонницей и созывает прислугу. У Карбаускиса в качестве безмолвных и покорных слуг появляются те же, кого потом приговорят к виселице. И это не очередное жонглирование ролями, а почти дословное воплощение фразы Толстого: вы вешаете тех, кто вам служит. 

Нисколько не травестируя ситуацию, Карбаускис подмечает в безысходном трагизме комизм, нелепость. Абсурдна ведь сама ситуации: молодые, здоровые, полные жизни люди томятся в ожидании смерти. Самый нестерпимый момент рассказа — последнее свидание террористов с родственниками — воспроизведен почти дословно. К Сергею Головину приходят мать и отец — отставной полковник, всю ночь думавший о том, как не отягчить последние минуты сына. Помимо достоинства и достоверности этой сцены (при этом родителей играют те же Дарья Калмыкова и Алексей Комашко, что через мгновение предстанут в ролях террористов), открывается ее страшный комизм: чтобы лишний раз коснуться сына, мать придумывает бесконечную череду знакомых, якобы велевших его обнять. И снова и снова бросается ему на шею.

Условность, при которой актеры говорят о своих героях в третьем лице, сочетается с абсолютной психологической достоверностью игры. Террорист Сергей Головин (Александр Скотников) в ожидании казни занимается зарядкой. Скинув рубашку, актер делает упражнение и произносит текст от автора, а мы замираем, представляя, как этот обнаженный торс будет дергаться в последних конвульсиях┘ Непоседливая девочка с нелепыми косичками, именуемая в спектакле не иначе, как «террористка Муся» (Яна Сексте), вдруг превращается в тупую бабу — мать террориста Василия Каширина. И нестерпимо наблюдать, как до ее темного сознания доходит смысл последней фразы сына: «Меня вешать будут»┘

Искра абсурда, неожиданности высекается при каждом столкновении жизни и смерти. В рассказе помимо пятерых молодых террористов вешают двух грабителей. Тупой эстонский крестьянин, зарезавший хозяина (Александр Воробьев), считает смертный приговор шуткой тюремщика и начинает заливисто хохотать, а лихой душегуб Цыганок (Дмитрий Куличков) вдруг проявляет благородство и отвергает жизнь, предложенную в обмен на должность палача.

Режиссер никого не судит, но никого и не оправдывает. Вслед за Андреевым и Толстым он говорит о преступной нелепости института смертной казни. И о достоинстве — единственном, что противостоит смерти.

Когда отзвучит текст Андреева, описывающего мертвые тела удавленных, режиссер покажет нам свой финал. Семеро осужденных поднимутся на верхний край помоста и спрыгнут куда-то вниз под шум балтийских волн — уйдут не в смерть, а в вечность. Министру же, спасенному ценой их жизней, и почти все действие безмолвно смотревшему в зал, закроют глаза. По-настоящему умирает тот, кто послал на смерть других, пусть даже и преступников.

Как ни странно, но спектакль вышел жизнеутверждающий. Не только потому, что после паузы министр откроет глаза, а семеро повешенных вновь выскочат в роли его покорных слуг — жизнь вернется на круги своя. Самим фактом своего существования этот почти безукоризненно сделанный спектакль убеждает: сегодня снова, без травестирования, пародирования и чего-то там еще, можно ставить Андреева, разделять мысли Толстого и проявлять пушкинскую «милость к падшим». Значит, ничего не кончилось?! Поживем еще.