Душа просит сказки

Вопрос, следует актеру сочувствовать своим героям или нет, принадлежит, похоже, к категории вечных вопросов. Своими мыслями на эту тему с нашим корреспондентом делится Дмитрий Куличков, актер «Табакерки», играющий Ноздрева в спектакле «Похождение» по «Мертвым душам» и Цыганка в «Рассказе о семи повешенных», Андрея Гуськова в постановке «Живи и помни» на сцене МХТ. 

 — Молодому актеру важно научиться выстраивать роль самостоятельно?
 — Обычно режиссер давно уже выпустил спектакль, а я все обживаю его пространство. Иногда только на 20-м спектакле я начинаю чувствовать то, что было скрыто раньше. В спектакле «Живи и помни» по повести Валентина Распутина я все время тянусь за актрисой Дашей Мороз. В спектакле мы играем супругов, которые, встречаются тайком от всех, ведь мой герой сбежал с фронта. Оба испытывают любовь словно бы заново. И в спектакле ее героиня оказывается сильнее моего персонажа. Мне нравится тянуться за партнерами, которые умеют предъявлять себе высокий счет. Мы с Дашей встречаемся перед каждым спектаклем, пьем кофе, настраиваемся на одну душевную волну. Порой договариваемся: а давай сегодня попробуем дотянуться в этой сцене до новой высоты. Такое чувство, словно мы каждый раз пробуем взять новое препятствие. 

Проза Валентина Распутина сделала меня более зрелым в жизни. Роль Андрея в этом спектакле дает возможность переоценить что-то и в своей жизни. Один из монологов моего героя целиком об упущенных возможностях. Он вспоминает прежнюю довоенную жизнь, семейные ссоры и сокрушается, почему так бездарно их прожил. И я в своей жизни стараюсь избежать этой ошибки — жить сегодняшним днем, радоваться любым приятным мелочам, которых раньше не ценил. Но грешным делом, порой опять живу по-старому. Мне нравится самодостаточность драматургии Распутина. Наша актерская задача — донести этот текст без искажений. Я уверен, что стоит чуть переиграть или недоиграть — как зритель сразу чувствует фальшь, отторжение. Актеры сразу становятся врагами по отношению к тексту. Это похоже на ситуацию, когда актер играет смерть самого близкого человека — тут всякая неточность выглядит кощунственно.
 — Чего вы хотите добиться от себя в этой роли?
 — Откровений. Порой мне хочется почти невозможного: подняться над собой, вырваться с Дашей в другое пространство. Да и сам Распутин на прогоне так настраивал нас: будьте предельно искренними, играйте с душой. Хочу постараться почти не пользоваться актерской техникой, вытравить из себя такое актерское в плохом смысле этого слова. Я все больше убеждаюсь, что зрителя не обманешь расчетливыми уловками — сменой тембра голоса, эффектной позой. Тем более когда ты один на почти голой сцене, тут и спрятаться не за что.
 — Вы играете трагическую историю. Легко ли это переживать зрителю?
 — Спектакль очень строгий по форме, мы выкинули все слишком красивое, развлекательное. Он заставляет зрителя окунуться в это с головой. В этом смысле меня больше волнует спектакль «Белая гвардия» по роману «Дни Турбиных» Булгакова. Эта трагическая история гибели лучших людей страны, великой Российской империи, но там много игровых комических эпизодов. Зритель очень хочет смеяться на этом спектакле, порой буквально расшатывая его рисунок. Я считаю: пусть зритель смеется там, где это уместно, но мне хочется, чтобы он побольше думал, сопереживал. Помню слова сотрудника музея Булгакова: «Вы не сочувствуете своим героям». Горько слышать, но, наверное, она права. Я себя утешаю мыслью, что современный человек защищает себя от горьких переживаний, относится к серьезным вещам с долей спасительной иронии. Я злюсь: все равно хочется это в себе переломить. Хочется удержать спектакль в границах первоначального замысла. Мы это обсуждаем с режиссером, с актерами, стараемся удержать равновесие смешного и трагического и не играть со зрителем в поддавки.
 — Карбаускис всегда интригует постоянными рассуждениями о смерти в своих спектаклях. Какой он в жизни?
 — Оптимистом его не назовешь, и юмор бывает мрачноватым. Но при этом он очень светлый человек. Его рассуждения о смерти кажутся жутковатыми человеку российской ментальности. На самом деле это заложено в литовской культуре: тема смерти — это возможность остановиться и задуматься о жизни, пофилософствовать. Когда мы говорим о смерти, то мы и говорим о смерти, а они умеют в это вкладывать столько смыслов! У них по кладбищу гуляют, как по парку. Например, под Вильнюсом есть знаменитая Гора крестов, где справляют красивый праздник поминания усопших. Разве русскому человеку придет в голову устраивать шоу с яркими фонариками на кладбище? Но чем дальше мы работаем, тем я лучше понимаю Карбаускиса.
Мне нравится в его режиссуре сочетание интеллектуального разбора и любовь к раскованности актера, его игровой природы. Обычно он предлагает на репетиции сыграть в полную силу, а потом просит убавить эмоции. Этот режиссер умеет сказать о персонаже одну фразу, обозначить каркас роли. Он бывает жестким, говоря: «Дальше уже твоя работа», но при этом не перестает помогать. Миндаугас Карбаускис гениально умеет показывать актеру его персонажа. Это всегда остроумно, смешно, точно, и при этом приправлено неподражаемой литовской иронией. Он умеет своим показом разбудить актерское тщеславие. Он тебя не заставляет, а намекает на искомый результат, и делает это так элегантно!
 — В чем, на ваш взгляд, причина успеха спектакля «Рассказ о семи повешенных»?
 — Мы все молодые, неискушенные, неиспорченные. Держимся друг за друга, работаем с удовольствием. Но в принципе, даже если ты совсем не ладишь с кем-то из коллег, работа заставляет тебя выстраивать дружеские отношения на время совместной работы.
Я помню, Карбаускис сказал очень любопытную вещь на репетиции этого спектакля: «Посмотрим, какое место займет этот спектакль в пространстве». Есть такой странный феномен — иногда серьезную пьесу репетируют ничтожно мало. Но зритель постановку поддерживает, и дает ей какую-то жизненную силу. «Вишневый сад» мы репетировали всего два месяца, но он дозрел уже после выпуска. Зритель любит эту Раневскую в исполнении Ренаты Литвиновой, такую необычную, непохожую на других театральных актрис. Зрителю кажется, что Литвинова — и есть Раневская, что она играет что-то и про себя тоже.
Есть спектакли, которые любопытны как эксперимент, рассчитаны на узкий круг эстетов и быстро уходят из репертуара. «Король Лир» в постановке Тадаши Судзуки — наша попытка прикоснуться к эстетике японского театра. Это игрушка, в которой хороша прелесть новизны, но лучше не заигрываться — иначе можно впасть в пародию. 
 — Говорят, вы мечтаете о собственной постановке?
 — Я уже выбрал одну сказку, думаю о подборе молодых актеров. Сказка — благодатный материал, в ней намешано столько противоположных чувств. У меня много работы, но я еще не наигрался. И вообще я заметил, что самостоятельные отрывки студентов — самые удачные. Хочется что-то сказать от своего имени, иметь что-то свое, не просто работу, а душевную отраду. Тем более что я в последнее время много играю людей криминального мира, бесовщину какую-то. Один мой персонаж — Бес, другой — бандит. Душа просит сказки.
 — Вы - известный театральный актер, а как у вас складываются отношения с кино?
 — Я сейчас снимаюсь в фильме «Кремень» в главной роли. В этой криминальной драме действуют персонажи, похожие на монстров. Они лишены души, ведь они живут в мире, где душа не нужна. Мы делаем все легко, сухо, буднично, без смакования криминальных ужасов. Мой герой — сержант Чахлов, это человек-действие, человек-поступок, одним словом, кремень. Он очень собран и сконцентрирован — это мне в нем нравится. Но при этом, когда мой герой, бездушный монстр, погибает, я испытываю облегчение и чувство справедливости. Мне нравится, что фильм не копирует западные клише, не предлагает хэппи-эндов. Все жестко, честно, без лишнего пафоса. Нравится сниматься в этом авторском кино, где создатели больше думают о том, чтобы выпустить честный художественный продукт, а не кассовое зрелище.