Счастливый финал

Спектакль начинается с суеты: рабочие сцены, бутафоры, костюмеры, помреж и другие люди кулис толпой вываливаются со сцены в зал, снимают пару рядов партера, ставят столик, уносят столик, меняют кресла, чайный прибор, графин с водой…

А потом приходит Он — великий (ну ладно, давно известный, очень заслуженный) и ужасный Режиссер. Лицо Евгения Цыганова для этой роли закрыли маской, на тело надели толщинки, узнать артиста невозможно, но Режиссер узнаваем — профиль Мейерхольда, фас Юрия Любимова, в манере говорить проскальзывает как будто даже и Петр Фоменко. Очень сильно шаржированный, но безусловно собирательный образ главной театральной фигуры ХХ века. Говорит тихо и медленно — пусть вслушиваются другие. Отзывается на телефонный звонок: жена, любовница? Этот мужчина знает себе цену, он капризен, избалован и устал от внимания: «Как дела? Тебе действительно интересно? Купить лекарство? Да, я знаю, как всегда. Фестал? Хорошо, сейчас запишу». Звонит греческий продюсер, завтра лететь на постановку: «Вы читали, что пишет об этом Станиславский? Нет?! Так прочтите! Глава такая-то!» Однако, помреж в белых докторских кроксах давно ждет — ну что же, давайте, что там у вас?

Дмитрий Крымов сам написал пьесу, сюжет которой очень прост и на удивление ясен: театр репетирует. А это процесс непредсказуемый и опасный, убить может. И убивает: в первом действии Режиссер довольно бойко одного за другим отстреливает исполнителей, которые его не устраивают. Ружье стреляет почти сразу — раз уж оно заряжено. Пиф-паф. Ой-ой-ой.

На сцене истекают клюквенной кровью актеры в белоснежных костюмах, а в зале сидит пожилой, сутулый, крупный человек в пальто и с тоской смотрит на них. Но вдруг видит своего старого товарища, с которым когда-то, во времена своей юности и первых успехов, они уже работали над этой оперой. И тут что-то меняется. Место надменной усталости занимает одержимость: надо заставить актера сыграть, надо найти других исполнителей, надо извлечь из-под житейской ветоши тот молодой задор, собрать команду, вдохновить, подстегнуть, оживить.

Призрак старой оперы вызывает к жизни забытые тени, старые обиды, новые надежды. Молодая актриса, вдохновленная вниманием великого художника, как это понятно! Старая любовница, нет, две старых любовницы, нет, три… Не важно. Пусть будут все. Бравурный вокал оперы Моцарта — только прикрытие настоящей бездны взаимных упреков и претензий, но не важно, когда б вы знали, из какого сора… Пусть ария донны Анны перейдет в песню об утках, тоже не важно, а охранник споет про дельтаплан. Да пусть вообще рухнет театр под напором чувств. Антракт.

Второе действие застает Режиссера на сцене — теперь он сам участник представления, один из героев нового спектакля, сюжетом которого становится его собственный театр. Скроенный из воспоминаний, впечатлений и обрывков прочитанного. Это европейская культура базируется на высокой классике Возрождения. Там скульптуры, там барокко, там опера. Микеланджело, Феллини-Дзеффирелли, Данте, Моцарт. А у нас — дым из трубы комбината в Кривом Роге, белый гроб холодильника «ЗИС» из родительской квартиры, чугунная ванна, песня про «Аврору». Вещи, в которых живет твой опыт: «И это тоже отношения с прошлым. Я как закрытый аэродром, откуда уже не летают (ну, пока еще летают…), но все мои чувства и знания — в самолетах, боях и страстях, которые там происходили, и они оживают в тот момент, когда их касаешься» (из интервью Дмитрия Крымова). Собственно, это он и визуализирует в «Генеральной репетиции». Касаешься — и чувства оживают.

Композитор Кузьма Бодров очень смело аранжирует знакомые оперные партии и советские хиты, так что в результате получается, что есть в них нечто общее — чувства, которые невозможно высказать напрямую, освежены через пародию, очищены от фальши.

То, что Крымов рано или поздно поставит спектакль в Мастерской Фоменко, конечно, можно было ожидать — ведь часть труппы составляют бывшие студенты их общего с Евгением Каменьковичем курса. Так что даже странно, что этого не произошло раньше. Но войдя под своды театра Фоменко, Крымов не может игнорировать его прошлое, и оно вплетается в ткань спектакля лирической нотой. На некоторое время он становится почти сентиментальным. Смешно и точно, в абсурдистско-гротесковой манере идет действие, но в какой-то момент как будто впервые пафос слышен напрямую, без иронии. 

«Не время для финала, есть еще одна сцена — пир». Сложнейшая композиция сценически сыграна безупречно: Режиссер бегает по столу, надсадно кашляя кровью, — кровавая пена пачкает белую скатерть, окружающие его артисты и бутафоры только успевают подхватывать из под ног и снова ставить обратно посуду, восстанавливая праздничную сервировку. Это агония, но какая театральная.

К счастью, в театре все можно вернуть, повторить, театр — место, где ничего не кончается навсегда, даже когда приходит статуя Командора. Даже огонь из преисподней и погребальный факел — только театральные эффекты. Эффектный финал, сорванный по техническим причинам, можно сыграть снова. Говорят, что эту сцену Крымов вставил в спектакль после того, как действительно что-то случилось с тросом на прогоне, — может, и так. Или это легенда. Но ведь театр — это и есть легенды, переданные старым добрым способом, с голоса, живьем, цепь баек, оставшихся почему-то в веках, самый древний и самый консервативный, но и самый живой вид искусства.

Это все очень понятно. Непонятно то, как это сделано, из каких душевных запасов и особых настроений коллектива вынуто. Я не понимаю, как артисты так поют, — если это фокус, то мне неизвестный. Музыка звучит столь естественно и непринужденно, как будто работают профессиональные вокалисты, и в то же время кажется, что все поют сами, без каких-либо технических ухищрений. Но самое большое чудо, конечно, Евгений Цыганов, закованный, лишенный мимики, в огромном и сложном костюме — сверхмарионетка, о которой мечтал Крэг, актер, отказавшийся от случайных проявлений чувства, послушный замыслу, воплотивший законченный и продуманный образ, а не жизнеподобную копию. И при этом сохранивший под символической маской харизму яркой собственной личности.

Когда-то Петр Фоменко мечтал о том, кого и как Цыганов сыграет в его спектаклях: «Петр Женю очень любил, у него все записные книжки были исписаны: главная роль — Цыганов, Цыганов, Цыганов. Но почти везде Женя был заменен другими артистами, потому что постоянно отпрашивался на съемки», — вспоминает Майя Тупикова-Фоменко. Теперь Цыганов сыграл суть профессии Режиссера. Фоменко был бы рад, я думаю, это увидеть.

Источник: «Петербургский театральный журнал»