Евгений Цыганов: «Все наши песни про любовь»

Актер, «который удивляет всех» раз от разу. От «Прогулки» к «Оттепели», от «Человека, который удивил всех» к «Медее», от «Одной абсолютно счастливой деревни» к «Моцарту “Дон Жуану”. Генеральной репетиции». Отец восьмерых детей, лидер рок-группы «Пока прёт», режиссер представленной на «Кинотавре» картины «Мятежный», Евгений ЦЫГАНОВ рассказал «Театралу» о том, что удивляет его.

– Евгений, ваша работа в спектакле «Моцарт “Дон Жуан”. Генеральная репетиция» Дмитрия Крымова весной произвела просто фурор. Вы работаете с Крымовым впервые, а были знакомы раньше?
– Лично знакомы не были, но я был знаком с его творчеством. Что он про меня до этого знал, я, честно говоря, не в курсе, но очевидно, что-то знал, потому что целенаправленно меня в эту историю позвал… Я прямо накануне смотрел «Сережу» в МХТ, а до этого видел и другие его работы и, конечно, был в полном восторге. Я всем говорил: «Ребята, бегите срочно смотреть „Сережу“ и вообще всё, что делает Крымов». Когда я узнал, что его собираются позвать в наш театр, то был страшно этому рад, даже не зная, что мы будем работать вместе. Просто был рад за театр, что появится художник такого уровня.
Но, конечно, эта история была рисковая по внутреннему ощущению. Потому что изначально было известно, что мы будем ограничены с точки зрения актерских средств. В смысле, голоса и лица.

– Сразу было известно, что вы будете играть своего героя – театрального режиссера – в маске?
– Нет, про маску я сначала не знал. Дмитрий Анатольевич говорил, что будем пробовать какую-то яркую визуальную форму, но до конца было непонятно, до какой степени. А потом, когда придумались маски, то как бы и всё, приплыли. Вроде как можно спектакль уже и не играть. Пошли, взяли кого хочешь, надели маску, и вот…

– Ну, нет…
– Потом мы, глядя друг на друга и на то, как это происходит, поняли, что нет, конечно. И то, что делают ребята – Роза Шмуклер, Саша Моровов и все остальные, – это очень здорово. Это же и есть театр, имеющий древние корни. Когда ты на себя с помощью этой маски вдруг примеряешь какого-то персонажа, который уже сам по себе цельный образ.

– Этот образ для вас был неожиданным?
– Вначале, когда мы репетировали, но маски у меня еще не было, это был совершенно другой персонаж. Естественно, что-то пробовал – ходил в каких-то очках, что-то «из себя» изображал, но когда стал приспосабливаться к маске, то начался совсем другой процесс, и это очень интересный опыт.
Ну тут опять-таки вопрос, как это всё вместе сходится и как сочетается, потому что сам по себе этот трюк – просто трюк. Важно, когда все друг к другу прилаживаются, когда все друг от друга зависят и от какой-то энергии, что ли. Крымов же, как художник, говорил: «У меня сейчас всё это отдельно: вот болваночки собрал, пытаюсь их друг к другу приладить, а потом уже отшлифовать, чтоб между ними и „копеечку“ уже не вставить». А как это происходит, в какой момент этот магнит включается и как это все становится одним организмом, сживляется всё вместе – это, конечно, интересно, но не обещано. И даже такой мастер, как Дмитрий Анатольевич Крымов, все равно в этот момент испытывает тревогу. Уже когда выпустили спектакль, он даже сказал: «Я не понял, как это произошло».

– А вы поняли?
– Для меня еще сложнее понять, потому что я внутри. Он-то хотя 6ы со стороны за этим наблюдает.

– Ну вот, а я как раз хотела у вас спросить, как это происходит. ..
– А вот нет… Как происходит – не понимаем и как не происходит – не понимаем. Потому что иногда бывает, что всё вроде складно, всё одно к одному – и компания, и материал, и всё, но вдруг раз и ушло, не зацепило, не закрутилось, жизнь не вдохнулась.

– Это же каждый раз должно «магнитить»! Нет опасности, что спектакль, если идет долго, от повторения может стать каким-то рутинным?
– Слушайте, мы только начали это играть, и поскольку спектакль сразу стал успешным и громким событием, сейчас сложно об этом говорить, но, безусловно, существует тревога за то, что вдруг какой-то кураж, интерес, любопытство по отношению к этому уйдет. Но есть надежда, что это не исчезнет… У нас работают классные ребята, и, в общем-то, в этом и есть актерский профессионализм труппы, чтобы кураж никуда не уходил. Вот мы играем нашу деревню“ двадцать лет. Приходим, и спектакль начинает звучать.

– Значит, можно быть спокойным или все же стабильности нет?
– Нет стабильности никакой, это же живая штука… Да можно и из театра в какой-то момент уйти, понять, что тебя это вообще никак больше не трогает… И уходят люди. Кто-то – в бизнес, кто-то – в церковь, что, в общем, не редкость. Есть истории про то, как человек прямо на сцене, стоя в костюме и в гриме, и с какой-нибудь шпагой, смотрит на партнера и вдруг думает „Что я здесь делаю?!“ Этот вопрос „что я здесь делаю“ – он вообще-то нормальный. И артист, да и журналист, наверное, да и кто угодно, не так плохо, если себе задает. Но не ради того, чтобы разрушить все то, что ты собрал, весь свой опыт и прошлое, а ради того, чтобы двигаться куда-то дальше…

– С Дмитрием Крымовым вы легко нашли общий язык?
– А чего тут находить общий язык? Он – говорит, я – слушаю.

– Значит, вам просто работается с режиссерами?
 — Ну конечно, это я сейчас так говорю, что молчу и слушаю, а на самом деле все-таки я рот частенько открываю. Но тут хорошо бы знать меру.

– А Крымову предлагали какие-то свои идеи, или у него сразу было точное видение спектакля?
– Мы, когда репетировали, сразу „встали на ноги“. Он сразу стал предлагать: ходите, делайте, вот уже музыка играет… Понятно, что невозможно, что 6ы спектакль в том виде, в котором он есть сейчас, был придуман изначально. Более того, был такой момент, когда мы уже собрали второй акт, а он его разобрал и заново собрал что-то совсем другое. Это было на наших глазах и вызвало у меня какую-то совершенную оторопь, потому что я с таким не сталкивался, чтобы целиком то, что готово вдруг взять и собрать из этого совсем другую конструкцию.  Слушать его интересно, идти за ним интересно, хотя в какой-то момент кажется, что там и пройти нельзя, куда он предлагает идти, что там нет дороги, не за что держаться и нет никаких возможностей, а тем не менее думаешь: „Ну попробую, а вдруг…“ И так на ощупь куда-то туда идешь раз-раз-раз, и вдруг – хоп! – и ты уже там, уже прошел. Можно всё это назвать общим языком? Ну, наверное. Но это все-таки какая-то другая природа отношений. И кто знает, может, это и не последний опыт. Вроде бы нам понравилось вместе работать.

– У Юрия Погребничко в театре „Около дома Станиславского“ вы играете уже во втором спектакле…
– Первый раз – это был просто ввод, причем достаточно срочный. Он меня за два дня ввел в „Три сестры“ на роль Чебутыкина, будучи уверенным, что я играю в этой пьесе в театре Фоменко и мне это будет просто. А я в ней не играю, поэтому для меня это было с нуля. А потом – да, мы сделали Пинтера. Ну как сделали? До сих пор что-то меняется, мы что-то пробуем. Вообще Юрий Николаевич смотрит все свои спектакли. „Три сестры“ идут уже 20 лет, но перед каждым спектаклем всегда репетиция. Он настраивает спектакль, как инструмент, настраивает артистов, которые вроде бы уже знают всё от и до, но он вдруг какими-то двумя-тремя предложениями, обращенными к одному из артистов, может настроить весь организм спектакля. И я вижу, как это происходит. Он это делает очень тонко, и в этом его представление о природе театра. Причем, не то чтобы он объясняет, как надо, а наоборот. Он „выбивает“ артиста из колеи, из его ощущения, что: „я знаю, что делаю, и всё мне понятно“. Юрий Николаевич вдруг вытаскивает какой-то такой пласт, такую параллель, которая становится камертоном. У нас в музыкальной грамоте есть тон и полутон, а у индусов, например, градаций значительно больше. Вот и Погребничко находит какую-то такую параллель, которая вне градации нашего привычного понимания. В каком времени находится артист, играя Пинтера или Чехова, что это за время и что за пространство? И будучи Отелло или Чебутыкиным, что я такое в этот момент есть? И это вопрос, который актёр пытается решать прямо здесь и сейчас, и Юрий Николаевич утверждает, что на самом деле и Отелло, и Чебутыкин находятся в зрителе. А ты, актер, просто в диалоге со зрительским Чебутыкиным.

– Расскажите про ваш фильм „Мятежный“, премьера которого недавно состоялась на Кинотавре. Это – короткометражная картина?
– Да, 20 минут. Но не главным было – сколько это будет по времени. Я к этому отношусь, скорее, как к какому-то стихотворению или маленькому „росчерку“, он практически без слов.
Я его как-то придумал для своего приятеля… В непростой для него период. Но он жил на море, и к нему приезжали друзья, в том числе актеры. Я говорю: „Возьми двух друзей актеров да сними простую историю на двух человек. Мужчина, женщина, море – что еще нужно?“ Мне хотелось, чтобы он это снял, но он не стал. И я решил, что сниму это сам… Прошло лет пять, и я случайно где-то в сети увидел фотографии Никиты Павленко и подумал: „Вот этот парень мог бы быть героем того фильма“. Раньше мне не приходило в голову, кто бы мог это сыграть. Хотя можно было взять кого угодно, даже не артиста, там ведь слов нет.
А Никита чуть ли не в этот же день постучался ко мне в друзья на Фейсбуке. Я ему пишу: „Чувак, а у меня к тебе есть дело“. Он: „Да ладно, не может быть!“ Мы встретились, и я ему рассказал сюжет, он сказал: „Пока ты это не снимешь, я от тебя не отстану“. И так же, практически неожиданно, появились сёстры Шевцовы. И всё вдруг совпало… Вот так пять лет лежит сценарий, а потом вдруг – раз и появились герои, появился объект, появилось время и возможность, и история вся собралась, как она должна быть.
Картина была снята вопреки всему: не было денег, я кинул клич в Фейсбуке, может, кто-то из продюсеров захочет нас поддержать. Никакого ответа не последовало, но в какой-то момент мне позвонил Валерий Федорович и сказал: „Жень, мне все равно, что это такое будет, мне нравится то, что ты делаешь в театре, и вот тебе сумма денег. Понятно, что на это нельзя снять кино, но как-то это вас поддержит“. Надо сказать, что мы практически на эту сумму и сняли всё кино. Потому что короткий метр, потому что многое делается по желанию. .. Не про деньги, в общем, эта история. Но все равно была же экспедиция. ..

– Нужно же было море!
– Да, были какие-то необходимости. Тем не менее, это всё какие-то чудесные дела, но понимаешь это, когда уже все заканчивается. Было у нас, наверное, дней пять съемочных… Там есть сцена вечеринки, на которую я позвал тех людей, которых мне хотелось видеть в кадре – Наташу Меркулову, Лешу Чупова, Григория Константинопольского, Мириам Сехон, Кирилла Пирогова, Галю Тюнину, Олю Бешулю из театра „Около“ и ещё целую компанию выдающихся людей, которым я просто позвонил и сказал: „Ребята, я снимаю такую историю, можете прийти?“ И они пришли, их одели, загримировали, а Алла Михайловна Сигалова объяснила, как им двигаться…

– Значит, это какая-то пластическая история?
– Пластическая в том числе да… просто по своей форме даже.

– Вы сами сценарий написали?
– Да, „сами“… Но вообще всё это такая странная штука, потому что история очень простая, но трудно сказать, где тут „сами“, а где какое-то провидение… Хотя я не мистик и не особо люблю в это играть…
Это я вам всё рассказываю не к тому, что кому то должно быть это страшно интересно, а к тому, что если это не рутина, не работа, которую ты по каким-то причинам обязан сделать, а процесс творческий, то он вдруг может поражать и удивлять.
Знаете, как Андрей Тарковский говорил: „Когда снимаешь – не фильм должен принадлежать тебе, а ты фильму“. Замысел сам по себе развивается, а ты просто его слышишь и оформляешь. И из хаоса вдруг начинает проявляться какая-то сущность. Петр Наумович Фоменко как-то смотрел нашу „Одну абсолютно счастливую деревню“ и говорит: „Ребята, я вот смотрю на это со стороны, и мне кажется, это не я делал. Я бы так никогда не смог!..

– Я видела в 2014 году вашу постановку «Олимпия» в Театре Фоменко. Вам, как режиссеру, что может пригодиться из опыта работы с Погребничко, с Крымовым?
– Как режиссеру… и как актеру, и как музыканту, это все может пригодиться, и не только это. Как режиссеру пригодилось, например, в «Олимпии», что я в 25 лет стал на сноуборд, хотя это поздновато для спортивных достижений, а как режиссеру – пригодилось. И мое увлечение музыкой девяностых, и мои отношения с родителями, и мои отношения совсем – всё пригодилось. Мы сейчас снимаем кино, и я там достаточно много играю на немецком, а я до 8-го класса учился в немецкой школе, учился плохо, но если бы не учился, я бы не сыграл на немецком языке ничего сейчас…

– А в каком фильме вам надо говорить по-немецки?
– Мы снимаем фильм «Воланд» по роману «Мастер и Маргарита», и поскольку у нас Воланд – немец, со ответственно, у нас есть сцены на немецком языке.

– Кто режиссер?
– Миша Локшин, который снял «Серебряные коньки», а Роман Кантор написал сценарий. Это не впрямую иллюстрация «Мастера и Маргариты», а, скорее, фантазия вокруг романа и вокруг его написания. 

– Когда всё вокруг не так уж позитивно, что вдохновляет?
– Есть люди, которые вселяют радость жизни, что ли… Вот я встречаю Дмитрия Анатольевича Крымова или пришла на наш спектакль Инна Михайловна Чурикова. Это же чудо! И ты смотришь на нее, как она реагирует, как она говорит, и думаешь жизнь прекрасна. В этом мире, в моем городе, в моем театре сейчас стоит эта женщина! Или я играю спектакль, выходит на сцену Саша Моровов, и я думаю: «Ничего себе! Я его знать не знал месяц назад, а он вдруг вон что вытворяет!» Или тот же Миша Локшин, с которым мы сейчас снимаем Булгакова и которого я знаю тысячу лет, и вдруг я прихожу на его «Серебряные коньки» и думаю: «Миша какую махину сдвинул! Круто!» У меня могут там какие-то вещи вызывать вопросы, но вообще-то это впечатляет. А что еще может вдохновлять? Человек и какие-то его успехи и победы. И мне мои коллеги, которые приходят к нам на спектакль «Дон Жуан», говорят: «Слушай, я посмотрел спектакль и прям завелся, мне вдруг захотелось в театре поработать!».

– Готовясь к интервью, посмотрела «Квартирник у Марryлиса» и стала практически фанатом вашей рок-группы «Пока прёт».
– Не так просто быть нашим фанатом – у нас мало записей. Но, кстати, 16 октября у нас будет концерт в «16 тонн». Приходите!

– Приду! А вы расскажите все-таки, что вдруг вас подвигло на создание группы?
–Это было давно, еще до того, как я в театральный вуз поступил. Как-то мы с друзьями-одноклассниками начали что-то играть, и у меня тогда возникло ощущение, что ничего интереснее этого быть не может. Потом с возрастом это всё должно было пройти, но пока вот не прошло. Пока прёт. Пока играем.

– С теми же одноклассниками или состав поменялся?
– С барабанщиком Мишей Яцковым, который сейчас фестивалем «Территория» занимается, мы сделали группу «Гренки», а со временем она превратилась в «Пока прёт». В «Гренках» мы были с Олегом дол иным, Пашей Баршаком, Димой Высоцким, то есть такой весьма актёрский состав. Но все они – ребята занятые, все снимаются, ставят спектакли. И после долгой паузы мы в 2015 году решили с фаготистом группы «Гренки» Андреем Муравкиным сделать такой честный рок-проект – не театральное действо с музыкальными инструментами, а действительно играть интересный нам саунд.

– Тексты сами пишете?

– Очень по-разному. Иногда сам пишу. Но сказать, что я прямо-таки «поэт-песенник», нельзя. Это как-то вдруг происходит, раз – и напасался текст. Это может быть раз в месяц, а может раз в год.

– Можно сказать, что тексты ваших песен – ваш личный манифест?
– Да, в последнее время это чаще всего реакция на происходящие события. Но у нас нет такой установки, что мы типа социальная группа Мы-то считаем, что все наши песни про любовь. Так, наверное, оно и есть…