Другая сторона луны

В программке так и написано — «Хороший актер». Напротив значится фамилия исполнителя роли «Хорошего актера» — Александр Калягин. Никаких нестыковок, артист полностью соответствует персонажу. Кто посмеет сомневаться в том, что А. Калягин — Хороший артист?! Оказывается, есть такие смельчаки. Вот один из них, стоит на авансцене собственного роскошного театра, смотрит прямо в глаза притаившемуся зрительному залу и спрашивает в лоб: «Я - в профессии или все уже?» «Врач — он ведь навсегда хороший врач, а - актер?»

Как бы ни дистанцировался артист от лирического героя, один из них все равно настигнет другого, роль загоняет исполнителя в клетку собственного подсознания, лишний раз подтверждая: есть вещи, которые сыграть невозможно. Это или есть, или нет. У Калягина — есть. Степень откровения, предложенная авторами спектакля, слишком высока для обычной публики, привыкшей получать от театра нужную долю развлечения и отвлечения. Публика пугается таких душевных раздеваний, публика сжимается в комок, когда от нее требуют ответа на непонятные вопросы. Что там мечется по сцене этот благополучный сытый человек с лицом популярного артиста? Чего ему не хватает? Красавица-Жена-в-прошлом-актриса (Наталья Благих) — длинноногая, нервная, ироничная. Всегда рядом, всегда готова подать нужную реплику или бокал вина, приговоренная к этой жизни, к этому мужу, к этой кухне с варящимся в кастрюле кроликом, к гостиницам и переездам, к мужниному нытью, к мужниному самодовольству, к необходимости восторгаться каждым его выходом на сцену, к собственной нереализованности и бездетности. Она все равно остается актрисой, и случайно вырвавшееся «Бездарь!», брошенное мужу в декорациях семейного скандала, мгновенно будет переделано в «Бездарь в человеческом смысле», потому самое страшное оскорбление для художника — это обвинение в бездарности. А «в человеческом смысле» — так, ерунда. Почти комплимент. Впрочем, каждый персонаж этой театральной драмы норовит уличить нашего Хорошего актера в «человеческой бездарности» — друг (Вячеслав Захаров, замечательный, подвижный, гуттаперчивый артист театра «На Литейном» из Санкт-Петербурга) обвиняет его в высокомерии, его дочь (Мария Скосырева) — в двуличии и лицемерии, друг детства — врач (Игорь Арташонов) — в чрезмерном упоении собой, отец (Александр Давыдов) — в неумении жить нормальной жизнью, студент (Анатолий Завьялов) — в самодурстве, а заезжий проповедник (чудесная работа Амаду Мамадакова) — в безбожии. Театральные сцены сменяются бытовыми, постепенно смешивая эти два параллельных пространства, и где кончается театр и начинается реальность, понять уже невозможно. Обычные человеческие характеристики к актерам неприменимы, недаром многие — великие и не очень — вообще сомневались: «А люди ли они?» Подавлять и возбуждать — главный, по определению героя-доктора, метод лечения в психиатрии — становится лейтмотивом всего спектакля. Его девизом, способом действия, целью и сверхзадачей. Открытие, которое делает для себя главный герой Хороший актер, неприятно для себя и опасно для окружающих: рано или поздно профессия станет диагнозом, а подавление и возбуждение — образом жизни. Это только кажется, что актер, снимая маску, расстается со своим персонажем — на самом деле точный момент расставания еще не зафиксировал ни один психиатр.

Спектакль — исповедь, поставленный и сыгранный одним Очень Хорошим Актером, претендует на высшую ступень правды, на абсолютную человеческую и актерскую честность. Малейшая фальшь превратит откровение в пошлость. Пошлости в спектакле нет, но и полного доверия не возникает — может, драматург что-то упустил, а может, режиссер чего-то испугался. Лучшие сцены притягательны своей открытой театральностью: огромная бледная луна, освещающая своим неоновым таинственным светом пустынный двор, заваленный белоснежным пушистым снегом (художник Эмиль Капелеюш). Образ репетиции, преследующий героя: разбросанные по сцене стулья, актеры со страничками руках, движение по хлопку и буднично произнесенная фраза «здесь я стреляюсь». Театр, как наваждение, как болезнь с, казалось бы, неминуемой гибелью в конце. Но пьеса, ближе к развязке, начинает буксовать, повторяться и заговариваться, а потом и вовсе утыкается носом в песок, словно застеснявшийся страус. А может быть, главному Хорошему актеру просто нечего больше сказать, кроме того, что уже было сказано. Ведь его реальная жизнь продолжается.