4 дня в 25 кадре: борщ в меню «фоменок»

Спектакль Мастерской Петра Фоменко «4 дня в 25 кадре» (постановка Евгения Каменьковича по пьесе Оли Мухиной) — буйный, жизнерадостно-придурковатый и алогичный — оставил очень приятное послевкусие. После него не возникло раздражение «да что хотел сказать этот автор?» или «почему сначала спасли, потом утопили, а после хотели увезти?!» — напротив, медитативно так в голове перебираются разные детальки пазла и ищутся верные «замочки», принимая — в том числе — безвременье и пространственные дыры как данность.

На сцене — 4 дня из жизни сумасшедшего красавца Бориса Бабочкина (Борис Яновский / Александр Моровов) с момента визита его ближайших родственников (Серафима Огарёва и Амбарцум Кабанян) в психиатрическую лечебницу в Зябликово, где красавец лечится от гаджетомании, до его предполагаемого отъезда с этими самыми родственниками на другой континент. За два акта зритель имеет возможность увидеть 25 сцен в стенах больницы, а также за её пределами. Ловите первую подсказку: самый важный из всех заложенных в спектакле смыслов озвучен в финале, в двадцать пятом кадре.

Эту постановку, скорее всего, не получится понять «в лоб» и с наскока: во-первых, традиционно понятие 25-го кадра — это что-то на неосязаемом, но влияющем на подсознание; во-вторых, драматург и режиссер приложили усилия на некоторую маскировку и необходимость поиска зрителем вторых доньев. Сублиминальность здесь не только в «запрещенных методах» (не-рекламы), но и в самом жанре постановки: в этой возвышенной мистерии нет никаких библейских начал, но есть некий проводник для жаждущих спастись.

Спасаться предлагают нам с вами — на примере милленеалов (людей, поверхностно прокачанных в психологии, имеющих разного рода зависимости, гиперфокусы и сбитые режимы — странненьких, одним словом). Еще один «ключик» состоит в том, что в их миллениальских глазах странненькие все: и родители со своими психологическими заморочками, и директор клиники с его фиксацией на саморазвитии и мастер-классах как способе найти себя (Иван Верховых), и подчиненные того директора, которые не расстаются с планшетами и смартфонами (Игорь Войнаровский, Галина Кашковская) там, где они запрещены для всех, и…

Если не считать запрета на телефоны, в этом богоугодном заведении не показаны методы и методики карательной и какой бы то ни было другой психиатрии, но очень изящно, прямо таки даже с избытком, подсвечено огромное количество болей современного общества: начиная от «сносок» о природе газлайтинга и проч., через троллинг диагнозов вроде РПП от продавщицы мороженого (Елизавета Бойко / Александра Кесельман), вплоть до откровений к месту и не очень из уст выздоравливающих (Роза Шмуклер, Мария Геращенко /Елизавета Бойко, Екатерина Новокрещенова / Александра Кесельман).

Помимо всего прочего, этот спектакль восхищает также виртуозным (отбросьте всякие подозрения автора в сарказме) владением навыка «кради как художник» — если бы Остин Клеон составлял списки своих талантливых учеников, создатели «4 дней в 25 кадре» вошли бы в шорт-лист! Никакого ощущения намеренного оммажа, разбросанных хаотично пасхалок или — не дай небо — прямого последования: но вайб тревожности чеховской «Чайки», богомоловски-насмешливого глумления над эмигрантами, убойная доходчивость КВНовской эстрады и т.д. — переданы прекрасно!

Драматург Оля Мухина говорит, что жизнь — это борщ. Если борщом можно психануть на мексиканской вечеринке в психушке, то почему там нельзя излечиться с помощью той, на кого взор обратился из-за какой-то там фиксации пока еще больного? Ведь он со своим способом самолечения и есть спасительный проводник, а все остальное — только предлагаемые обстоятельства.

К спектаклю также «приложили руку»: сценограф Евгения Шутина, художник по костюмам Мария Боровская, художник по свету Владислав Фролов, композитор Александра Кесельман, хореограф Виталий Довгалюк и артисты Лилия Егорова / Серафима Огарёва, Иван Герасимов.

Источник: Musecube.org