Актер Владимир Свирский: Я пришел в Купаловский театр и понял, что сопьюсь

Владимир Свирский, наш земляк, родился 7 декабря 1982 года. В 2011 году закончил режиссерский факультет ГИТИСа мастерской Евгения Каменьковича и Дмитрия Крымова. Сейчас работает в «Мастерской Петра Фоменко». В 2012 году снялся в главной роли в фильме Сергея Лозницы «В тумане» по одноименной повести Василя Быкова.

Сейчас фильм борется за золотую ветвь на Каннском фестивале, который завершается 27 мая. В интервью TUT. BY Владимир Свирский рассказал о состоянии белорусского театра, о настоящих ролях, фильме «В тумане», своих ожиданиях от фестиваля и планах на ближайшее будущее.

Скажите, почему вы переехали в Москву?
Я отучился в театральной академии Минска и понял, что не знаю ничего об актерском искусстве. Меня не научили работать над ролью, и я понял, что невозможно быть органичным на сцене, не понимая, что и как ты делаешь. Меня взяли в Купаловский театр, я пришел и понял, что сопьюсь там.

Почему вы так решили? Вам не понравилась атмосфера?
Атмосфера там прекрасная, просто я понял, что настоящая театральная школа находится в Москве.

Чего не хватает белорусскому кинематографу и театру, что есть в России?
В Беларуси нет педагогов, которые могли бы учить актерскому искусству и режиссуре. Одна Лидия Алексеевна Манакова еще что-то знает о театре и может учить актеров. Кроме нее, кадров просто нет. А белорусского кинематографа никогда и не было, я считаю. Белорусское кино непрофессионально. Приезжают москвичи — здесь просто дешевле доснимать сериалы и среднего качества кино.

Сейчас вы работаете в «Мастерской Петра Фоменко». Вам нравится там?
Я учился у Евгения Борисовича Каменьковича, одного из основателей этого театра. Когда выпускался первый курс Петра Наумовича Фоменко, они вместе основали театр. Их школа такая, как я и хотел. Меня научили разбирать роль и работать над ней. Этого мне не смогли дать в Беларуси, и, мне кажется, не знают, как это делать. В ГИТИСе меня научили быть художником, потому что актер не подстраивается под кого-то, а сам создает спектакль. Евгений Борисович говорил нам, что мы все Микеланджело, что не надо бояться притронуться к Чехову только потому, что он гений. На факультете нас научили верить в себя.

Получается, в Москве больше свободы для творчества и работы над материалом?
Конечно, больше! В Москве у людей есть понимание, что театр — одна из частей жизни. Для москвичей сходить в театр — как почистить зубы вечером. В культуре белорусов такого нет.

Что может привить белорусам культуру хождения в театр так же, как соблюдение правил личной гигиены?
Я не знаю, должны пройти столетия. В Беларуси очень простой народ, ему нужен свой кусочек земли и свобода, чтобы его никто не трогал, не мучил и чтобы он был счастливым. Белорусский народ может жить и без театра. Еще Бродский говорил о советских людях, что у них в крови ненависть друг к другу, которую сложно будет искоренить. Будет театр у белорусов — они будут радоваться, не будет театра — они не будут расстраиваться. Очень мало людей, которые не могут без этого жить.
У Сергея Лозницы были серьезные требования к исполнителю главной роли. Как вы получили роль? Какой решающий фактор сыграл в пользу вашей кандидатуры?
Мне кажется, решающий фактор — только Бог. Я был в ГИТИСе на 4 курсе и молил Бога дать мне хорошую роль. У меня до этого не было главных ролей, и мне хотелось сделать что-то настоящее. Сериалы и среднего качества кино заполонили кинематограф: обсуждают предполагаемые взаимоотношения друг с другом — и сыграли. Все получается неживым. Мне хотелось нечто большее, чем кино.

Гриша Добрыгин поехал в Берлин и там встретился с Сергеем Лозницей. Он хотел попробоваться на роль Бурого. Лозница рассказал, что ищет актера на роль Сущени. Гриша сказал, что такой парень есть и он учится с ним на режиссерском факультете (это был я). Лозница приехал в Москву, мы с ним долго разговаривали. Потом он сказал: «Режиссер молится Богу два раза: один раз — когда выбирает сценарий, и второй — когда выбирает главного героя. Я помолился, и 90%, что это ты». Потом он дал мне много заданий. Я должен был перечитать всего Быкова, изучить историю партизан Витебской области.

31 июля я уехал в Латвию, и там мы больше двух месяцев только репетировали. Мы вставали в 9 утра, ехали в лес, репетировали, возвращались в 9 вечера — и так без выходных. Мы постоянно рассуждали с ним о фильме. Все, что я знаю о кино, рассказал мне Лозница. Это совсем другое искусство, нежели театр. В театре всегда нужно чуть-чуть преувеличивать. Лозница же мне сказал: «Забудь, что ты учился в ГИТИСе. Я тебя взял в кино, потому что ты такой же, как Сущеня». Я должен был жить так, как жил Сущеня: в лесу, в доме, пить ту же воду, что пил бы он.

Я всегда мечтал получить такую роль, где бы было именно документальное кино. Я должен был мыслить, как мой герой. В какой-то момент Лозница вспоминал, что я всего полтора месяца жил в таких условиях, ему казалось, что я прожил там уже лет 10. Я так радовался, это было как чудо. Я никогда не думал, что такое возможно, но стоит только захотеть и начать отдаваться этому на сто процентов. Для сцены с могилой, которую я в фильме себе копаю, я выкопал 28 могил. Мне нужно было не играть Сущеню, а стать им. 

В интервью ВВС Сергей Лозница сказал, что «в характере Сущени есть прочный внутренний стержень». Вы находите в себе общие черты с вашим героем?
Когда я готовился к роли, я прочитал «В тумане» 17 раз. Сценарий я знал наизусть. У меня очень много общего с Сущеней, почти все. Лозница сказал, что мне было очень тяжело, но что-то мне подсказало, как надо играть. Я не жил в те времена, но что-то почувствовал на подсознательном уровне. Мой народ, простые люди жили именно так.
Режиссер сказал о фильме, что его «интересует история с точки зрения микроорганизмов». Какова, по-вашему, роль отдельного человека в потоке событий?
В конечном счете, ход истории зависит от маленьких шагов каждого человека. Зло побеждает, когда хороший человек перестает что-либо делать. Если один человек выпал из этой цепи, она разрушится.

Следуя логике фильма, кого можно причислить к числу врагов?
В этом фильме не было врагов. Партизаны не хотели в меня стрелять, но у них не было выбора. Мой герой объяснял, что не предавал, но как это доказать, ведь его отпустили. У людей разрушена логика, они не понимают, как моего героя могли отпустить. Все люди мыслят логически, и если что-то выпадает из ряда, они не знают, как реагировать. Сущеня сам себе враг, потому что он не может по-другому, не может врать. Такие люди, как он, не могут выжить в этом мире.

На ваш взгляд, какая война предстает в картине? Ведь по большому счету в ней нет особенно стрельбы, нет танковых атак и боевых действий…
Фильм не о войне, важно было показать, что у человека не было выбора. Он бы только предал себя, если бы согласился сотрудничать с немцами. У Бурова очень мощная позиция: он пришел застрелить предателя. Буров сомневался, так и не дал себе ответ, и погиб. А Сущеня любит, ему было ради кого умирать. Люди, которых он любил, не смогли бы жить, если бы он остался в живых.
В фильме нет музыки, только пение птиц. И средняя длительность кадра 3 минуты. Вы не считаете, что это оттолкнет массового зрителя от картины?
Массовый зритель нам и не нужен. Надо привлекать интеллектуального зрителя, чтобы он задумывался. Мы снимали фильм не ради прибыли. У Сергея Лозницы я снялся бы и бесплатно. Это малобюджетный фильм, мне платили гораздо меньше, чем в Москве. Для актера сняться у Лозницы — как музыканту сыграть на скрипке Страдивари. Это больше, чем кино, ты слушаешь, как он говорит, объясняет… Здесь не нужна музыка. Нам на факультете говорили так: «Хотите понять, какие вы режиссеры — сделайте фильм без музыки». В театре обычно она громкая и все закрывает. А где взаимоотношения, которые нам так близки?

Российские критики делают хорошие прогнозы относительно участия фильма на Каннском фестивале. Они считают, что «русское кино о Второй мировой на фестивалях ценят особенно высоко. Так что на сей раз есть реальный смысл болеть за наших». Какие у вас ожидания от фестиваля?
Я надеюсь, все будет как можно лучше. У меня была уверенность, что мы попадем на Каннский фестиваль, потому что это, как мне кажется, угодно Богу. Полгода назад Сергей Лозница сказал мне, что мы попадем в Канны, и я ему поверил. Поэтому когда он мне сообщил уже свершившийся факт, у меня было ощущение, что я уже полгода знаю об этом. Я бы хотел, чтобы его фильм стал лучшим и получил золотую ветвь.

В чем, на ваш взгляд, достоинства фильма? Что его отличает от остальных участников программы?
К сожалению, я не знаю остальных участников программы. Все великие режиссеры ни на кого не похожи, потому что никому не подражают. Сергей Лозница никому не подражает, он такой один. Наверное, среди всех остальных участников его фильм самый строгий, минималистичный, затрагивающий общечеловеческие противоречия. Бывает быстрая смена сцен, а бывает, как у Чехова, — одно событие, и все остальные 6 актов — сложные переживания этого события. Такое кино у Лозницы. Он копает вглубь, это кино, чтобы задуматься.

Вы снимались в фильмах «4 дня в мае», «В июне 41-го», «Тяжелый песок», «Днепровский рубеж». Получается, что фильмы с вашим участием в основном на военную тематику. Почему так вышло? У вас типаж героя военного времени?
Наверное. Я играл немцев, русских, деревенских ребят. Я думаю, будут и другие роли.

Какую роль вам бы хотелось сыграть?
Я люблю Андрея Платонова и уверен, что буду играть эти роли. Много хороших ролей из военной тематики. В театре я всегда мечтал сыграть Рогожина, Короля Лира, чуть меньше — Гамлета. Петр Фоменко говорит, что плох тот актер, у которого нет роли, которую он мечтает сыграть. Хотелось бы все перепробовать, сыграть комичного и драматичного актера. Я еще не играл злодеев, хотелось бы попробовать, покопаться в такой роли, как у Кристофа Вальца (Ганс Ланда) в «Бесславных ублюдках».

Есть ли у вас приглашения на следующие проекты?
Сейчас мы репетируем в «Мастерской Петра Фоменко» большой роман Набокова. Не скажу, какой. Приглашают в кино, в конце июня начинаются съемки во Владивостоке, тоже на военную тему, только про морфлот. Есть предложения сняться в таком кино, для которого у меня театр на первом месте. Театр — это жена, а кино — любовница.