Вот Рок, а вот порок

Первое, о чем попросил режиссер Кристоф Рок, — убрать из брюсовского перевода мольеровской комедии слово «любовь». Трудно не вспомнить тут, как, по словам самих «фоменок», когда-то сам Петр Наумович, душа и основатель этого театра, открывал репетиции главным вопросом: «кто кого любит?». И эта ниточка распутывала вдруг в сюжетах клубки страстей и тайных смыслов. Однако Рок — французский постановщик, худрук Северного театра из Лилля, — настаивает: линии его спектакля написаны не акварелью — строгой тушью. Его история Мольера — не просто анекдот об адюльтере, тут главнее цепь соподчинений, социальных связей, где «любовь» лишь оттеняет неизбежность рока.

Казалось бы: противоречие, спор акварели с непрозрачной тушью. Француз — антагонист Петра Фоменко? Как ни странно — вовсе нет. На самом деле тут скорее лукавство зеркала: так поэт в письме Елизавете Воронцовой шифровал, перевернув слова: любовь не упомянута, но есть «вобюлиманс».

Когда-то у Фоменко вымышленный Пушкиным импровизатор Пиндемонти — актер Карэн Бадалов — легко порхал по спинкам кресел зрителей. И персонажи пушкинских (и, кстати, брюсовских) этюдов вдруг на глазах у зрителей двоились и троились, меняли на ходу обличья, готовые на что угодно — только чтобы провести «Египетскую ночь» с воображаемой царицей Клеопатрой, актрисой Полиной Кутеповой. Бесхитростный на первый взгляд рисунок вдруг открывал нам, из какого сора рождается театр, как нелегко остаться пылким и свободным — и «зависеть от царей, зависеть от народа». То было чудо зазеркалья.

Хотел Рок, или нет, — но как раз об этом фирменном фоменковском (пушкинском?) чуде его «Амфитрион» напоминает. Что касается зеркала — оно здесь не метафора, оно огромного размера и отражает все происходящее на сцене. Декораций минимум, есть зеркало, есть много дыма, подсвечники и персонажи — всё и все дробятся и двоятся.

Зрителя сбивают с толку сразу: на сцене появляются не сам Меркурий с Ночью, а их отражения — сами они выплывут чуть позже. Зритель борется с оптическим лукавством. Персонажи ищут собственные «я». В самом начале Меркурий завидует Ночи, как какой-нибудь всесильной «маре багдасарян»: «у вас, красавица, есть колесница» — и она может все, захочет — разгонится, перехочет — и притормозит рассвет на сколько угодно. Хотя бы для того, чтобы Юпитер, притворившись царем Амфитрионом, вкусил всех радостей общения с его женой Алкменой.

Но нет, в спектакле никаких нарочитых намеков, «современных аллюзий» — все строго по Мольеру: он универсален. Разве что на сайте театра анонс спектакля сопровождает напоминание: драматический сюжет Мольера связан с любовной интригой Людовика XIV и маркизы де Монтеспан — несчастного супруга фаворитки отправили, чтоб не мешал, в кутузку. Правда, не сказано о том, как была рада этому сама маркиза (родившая королю семерых). И что Мольер посвятил комедию принцу Конде, чья дочь вышла замуж за сына той самой маркизы и короля. История пикантная, расчета и корысти выше крыши — но кто сказал, что не хватало в ней и настоящих радостей земных? Злосчастный рок, ну да, но люди так слабы. Амфитрион (Андрей Казаков) разбил войска неведомого Птелераса. Тем временем Юпитер (один раз не Птелерас) в его облике овладевает царицей Алкменой. Муж прибыл с поля боя — жена встречает спокойно: вчера же виделись, и как! Алкмену возмущает: он не помнит, как. Меркурий тоже времени не тратит зря — в облике слуги Созия проводит время со служанкой Клеантидой.

Надо ли говорить, что служанка как две капли воды — как Полина Кутепова на сестру Ксению — похожа на царицу? Что и Юпитер, и Меркурий (Владимир Топцов и Иван Верховых), обольщая, внушают дамам мысли странные: чтобы одна дарила ласки «будто не супругу», другая чтоб на стороне «шалила втихомолку». Но дамы… ничего не заподозрили? Ой ли. Где начинается и где кончается обман — тут и зеркало бессильно. Но ведь в конце концов — довольны все. Даже удовлетворены. Даже счастливы.

И вот тут Карэн Бадалов — Созий — вдруг напомнил того самого Пиндемонти из «Египетских ночей», хотя и не летал по креслам. Да, он страдает, что судьба его «рассозила» (отняв у Созия его «я»), а Амфитриона «разамфитрионила», — но он в конце концов на это смотрит, как поэт. Даже страдания его — как песня.

И Амфитрион, как человек служивый, утешен: ну да, с женой, конечно, есть вопросы — но! Все же сам Юпитер — принял вид его, Амфитриона! К тому же обещает, что теперь у них родится сын-герой Геракл. Как бы его, Амфитриона.

Вот персонажи, воины и слуги, лежа на сцене, шерудят ногами, хватаясь друг за друга — в зеркале кажется, будто смешно бегут-бегут куда-то. Юпитер в блестках, будто шоумен, закатит пир — в зал полетят шары божественного корпоратива. Из-за кулисы слышен «Волк и ягненок», басню Крылова-Лафонтена, — «ты виноват уж тем, что хочется мне кушать» — голосом актрисы Мадлен Джабраиловой.

Ну да, вопрос: как при таких вот превращеньях и мистификациях сохранить, отстоять свое «я»? Тем более, что каждый ведь находит в этих злоключениях что-то такое, для себя соблазнительное. аздваиваются все. И вот служанка Клеантида обнаруживает: «как же: только что вы были там, наверху, — и здесь вы вдруг!». Сюжет Мольера в самом деле универсален. С чем-то подобным, к слову сказать, сталкивались в разные времена не одни французы, а и русские литераторы. Как-то Тургенев, спускаясь по лестнице, увидел умывавшегося мужа своей любимой Полины Виардо — и в нескольких шагах еще того же мужа, но уже в столовой. Что за блажь? А вот уже Андрей Платонов пишет жене Маше, как, проснувшись ночью, «я увидел, как за столом сидел тоже я и, полуулыбаясь, быстро писал». У литераторов на этой почве мысли о любви мешались с мыслями о неотвратимости судьбы. Чего же ждать от героинь комедии — они на сцене, вокруг них театр, здесь игра — закон.

Слаб человек? Или циничен? Где тот, который есть на самом деле — на сцене или в зеркале? Где страсть, а где порок? Кто кого любит? Что, если вдруг на самом деле — никто и никого? Как справедливо подытожил Созий (до Карэна Бадалова его играл и сам Мольер): «О всем подобном иногда умней не говорить ни слова».

Юпитер в постановке Рока, сделав свое дело, уплывает хладнокровно. Заманчивая Алкмена, Ксения Кутепова, взошла по инфернальной лестнице откуда-то из-под сцены и удалилась в глубь без слов.

А только что, казалось бы, они неслись по залу, — как уговаривал ее Юпитер! Как Ксения-Алкмена — ну будто бы - сопротивлялась, как она дрогнула и вдруг упала зрителю в объятья (им случайно оказался бард и друг Фоменко Юлий Ким)! Все замерли. И что же, что, случись такое на спектакле вновь, придется делать остальным? Что, что. Завидовать придется.

Источник: «Российская газета»