Барышня и маньяк

Иван Вырыпаев вышел из так называемой «новой драмы», и за одно это ей большое спасибо. Потому что Вырыпаев — талант. Это как-то сразу в глаза бросалось. Представьте себе — сквозь вздыбившийся мрачный асфальт лезет на свет божий зеленый росток, к кислороду изо всех сил тянется. Растет мощно, с невероятной, какой-то даже бешеной жизненной силой, от которой асфальт трещит, обламывается. Вот это и есть Вырыпаев. Его нельзя объяснить логически, его можно только почувствовать. Во всем, что он делал, в его «Кислороде», «Бытие N 2», в фильме «Эйфория», при всей затейливости формы было что-то глубоко народное, скоморошье, буйное. И это цепляло. Или точнее — било в тебя, только успевай уворачиваться. Теперь Вырыпаева пытается присвоить гламур, и это серьезное испытание. Теперь Он - модный персонаж: вот он красуется с женой на белом кожаном диване, в джинсах от того-то и туфлях кого-то там еще. Искус отчаянный — оттуда мало кто возвращается. Тянулся к кислороду, а попал прямиком к выхлопной трубе.

Между тем Иван Вырыпаев выпустил в театре «Практика» новый спектакль — «Июль» называется. Шло, говорят, трудно. По ходу репетиций менялись режиссеры (теперь это Виктор Рыжаков, надежный вырыпаевский соратник), проблемы одолевали. Критиков какое-то время не пускали, пока что-то такое важное для авторов не наладится. Вырыпаев все еще волнуется за это свое детище, и правильно делает. Есть в этом «Июле» нечто, от прежних его работ отличное, не сразу поймешь что.

Текст, конечно, вызывающий до крайности. Монолог старика, в дурку смоленскую решившего отправиться, поскольку дом сгорел, жена исчезла, а сыновья в Архангельске дежурными служат, один он теперь. Так вот по ходу дела старик людей и собак убивает и тут же ест. Исполняет этот монолог (именно что исполняет — подходит к микрофону, набирает воздуху и выдыхает поток текста) Полина Агуреева — Наташа Ростова из спектакля Петра Фоменко. Нежная барышня, и все эти ужасы, грязь, мат. Мат звучит в ее устах особенно пикантно. На то и рассчитано. На отстранение. Чтобы мы поняли, тут некая метафора запрятана глубоко-глубоко, а не бытовая история из жизни маньяка-людоеда рассказывается. Агуреева исполняет все это прямо-таки виртуозно. Текст очень плотный, витиеватый, а тут еще все выше и выше забираться приходится, в эйфорию впадать. Потому что дед по мере приближения к финалу заводится невероятно, душа его на ледяную арену рвется, фигурные фортеля выводит. 

Что передо мной метафора — ясно, а что за ней скрывается — не знаю. Понятно одно, Вырыпаев вновь отношения людей с Богом выясняет. В финале старик убил его и съел, поместил таким образом Бога в себя. Теперь он сам себе Бог, можно и умереть. Вот интересно, чего тут авторы спектакля достичь хотели? Думаю, что катарсиса, как всегда у Вырыпаева. В «Бытие» и в «Эйфории» его достигали, а тут — нет, не дался он, катарсис этот самый. Кому тут сопереживать прикажете? Деду, людей убивающему? Автору, который здесь спрятался так, что не разглядеть? Некому. Вырыпаев, если верить его словам, в программке приведенным, решил вдруг, что самовыражение — это плохо, а личность художника не должна никого интересовать. Главное — это «философские темы и мысли эпохи». Спорить, наверное, бессмысленно. Как убедить, что только личность, масштаб и талант художника может превратить отвлеченную философскую идею в живое, полное противоречий произведение? Вот в «Июле» Вырыпаев, талантливейший человек, попытался от себя текст отстранить и так доотстранялся, что он и от меня, зрителя, улетел куда-то далеко-далеко.