Форум
#владиславфролов
Вы не имеете права писать в форум не зарегистрировавшись.
Если вы зарегистрированы на любом другом форуме проекта Theatre.Ru,
вы можете использовать эти же имя и пароль.
Забытый пароль можно восстановить.
«Чайка» в постановке Кирилла Пирогова
Каждый раз признаюсь себе, что не люблю Чехова. Ни как писателя, ни тем более как драматурга. Читать или смотреть Чехова для удовольствия – никогда. Это тяжелая вымучивающая работа. Для мысли, для души. Обреченная во многом. Потому что нет здесь просветления (ну, или лично я его не чувствую). Вот «Чайка», к примеру, – комедия. Реально так, хоть и заканчивается трагической гибелью Треплева. Банальность, бестолковость и пошлость обыденной жизни, где в финале отсутствует катарсис. И не надо говорить, что это начало пути Нины Заречной к большому творческому расцвету. Нет. Здесь всё «пусто, холодно и страшно».
Пересматривать или перечитывать Чехова – это все равно что сдирать едва подживший, раздражающий струп. Чтобы вновь саднило. И нет ответа, почему необходимо делать это снова и снова.
Кирилл Пирогов, выступая в роли режиссера, ничего не испортил в классическом течении чеховской пьесы, представив ее на сцене театра «Мастерская Петра Фоменко» в совершенно традиционном формате. Нового языка и новых форм у Антона Павловича оказалось вполне достаточно и для современной интерпретации.
Песни на немецком в исполнении Хильдегард Фриды Кнеф и Лиз Ассиа, звучащие в постановке, словно намекают на историю создания драмы. Надо уточнить, что Чехов в присущей ему саркастической манере спустя пару лет перерыва в своей работе для театра обращается к сюжету популярной в те годы в Германии пьесе Германа Зудермана «Родина» (для автора модную вещь перевела Л.С. Мизинова). Главная героиня Магда, как и позднее Нина, уходит из дома, чтобы стать певицей… Несмотря на совпадение и схожесть даже отдельных черт и фабулы двух произведений (несчастная любовь, смерть ребенка, возвращение спустя несколько лет, самоубийство одного из героев) Чехов почти издевательски переворачивает зудермановский антифилистерский конфликт, создав первую в России модернистскую драму с ее безусловной сложностью для зрительского восприятия, нарушением всех устоявшихся сценических канонов, полифонизмом взаимоотношений героев и совершенной, как по мне, безнадежностью.
Возможно, это и одна из самых личных чеховских драм. Не случайно домашние театральные представления в чеховском доме проходили как раз в месте создания «Чайки», в Мелихове, на берегу такого же, как в тексте, озера, под открытым небом, отзеркаливая в будущем постановку пьесы в пьесе. Прототипами героев становятся окружающие писателя люди, истории и чувства которых он с безжалостной жестокостью художника выставляет на обозрение зрителя. Нину – Лику Мизинову, ее безответную влюбленность в Чехова, злосчастный роман с И.Н. Потапенко и потерю дочери; Треплева – Исаака Левитана с его попытками самоубийства; Аркадину – знаменитую актрису Л.Б. Яворскую во всем блеске ее тщеславия…
Но главное во всем этом – сам Чехов, который становится и режиссером-постановщиком, и сценаристом, и, в каком-то смысле, каждым из героев собственной «комедии», «расщепившись» и придавая им факты своей биографии, мысли и черты характера. И вот насколько удалось воплотить этот масштабный замысел на сцене Мастерской Фоменко судить самим актерам и зрителю.
Наверное, Чехов хотел видеть новые формы и новую стилистику, это в 1896 диктовало время слома эпох, но в этой конкретной постановке К. Пирогова получилась история о зависти и жажде найти свое место, найти себя, чтобы быть хоть чуточку счастливее. «Много разговоров о литературе и мало действия» присутствуют, с «пятью пудами любви» оказалось сложнее.
Хочется сразу отдать должное художнику по свету (Владислав Фролов) и художнику по костюмам (Мария Данилова). Чаячий контраст черного и белого, прожектор, олицетворяющий полную луну, выплывающие из тени или скрывающиеся в ней облики персонажей, белоснежная невинность Нины в начале действия и черная опустошенность в конце как нельзя точно подчеркнуты антуражем.
Константин Треплев (Федор Малышев) показался очень нервным и возбужденным. Будь это нынешнее время, такого юношу с выявленными суицидальными наклонностями наблюдали бы психиатры, пичкали таблетками и вели с ним в больничке разговоры о ценности бытия. Даже добившись относительного успеха своего сочинительства, персонаж в исполнении актера прекрасно осознает свою несостоятельность – ни в творчестве, ни в любви. Укоренившаяся зависть к Тригорину, не отпускающая даже когда он отчасти достигает своей мечты, зиждется на понимании, что подлинного таланта в нем все-таки нет. Зависимость от Нины и его тяга к ней как к музе не возвышают, а разочаровывают героя в самом себе. А еще более – любовь к матери, для которой он всегда на каком-то дальнем месте после сцены, себя и Тригорина. И очередной выстрел – это не столько способ избавиться от никчемности собственной жизни, сколько возможность для других вспоминать и скорбеть. Выверенностью интонации последней реплики в заботе о двух самых важных женщинах в его жизни Малышеву удается оправдать Треплева. Его окончательный решительный шаг уйти от бесталанности, отсутствия перспектив и безысходности будущего.
Ирина Аркадина в исполнении Галины Тюниной подчеркнуто артистична. Образ звезды, когда сцена и реальная жизнь переплетены воедино, когда маска актрисы приросла и не различить настоящее и иллюзорное – не нова в драматургии. Но у Тюниной сквозь маску прорывается живая женщина – с подрагивающими пальцами, что не могут справиться с перевязкой сына, отчаяньем увядающей Армиды, теряющей любовника, а впереди только одинокая старость, поэтому нужны хоть какие-то накопления… Здесь тоже зависть – к юной и, возможно, не менее одаренной Нине. В ней Аркадина чувствует соперницу в профессии и в любви – и готова побеждать свой страх любой ценой. Рисунок этой роли позволяет предположить будущее: сначала скорбь, но после актриса в ней возьмет верх и героиня вновь начнет появляться на публике в бриллиантах, с гордо поднятой головой, уверенная в своем таланте и капризах, обвиняющая себя внутри, но и одновременно оправдывающая собственный эгоизм. Знакомо, не так ли? В блистательной сцене на коленях перед Тригориным каков процент игры, а каков правды? Только ей решать. За что и закономерные аплодисменты зрительного зала.
Роль Бориса Тригорина, пожалуй, наиболее точно приближена к чеховскому восприятию поденного труда писателя как процесса не механического, а соединенного с работой над собой как личностью, если «ежедневно и подолгу гонять себя на корде». Словами своего героя-беллетриста Чехов говорит об оборотной стороне удовлетворенности от творчества – мучительной его необходимости и каждодневности. «Надо спешить опять писать и писать…» «День и ночь одолевает меня одна неотвязчивая мысль: я должен писать, я должен писать, я должен…» Но у Тригорина, увы, на этом всё.
Кирилл Пирогов в этом образе очень мягок, можно сказать, интеллигентен, устал, безволен и аморален. Прикосновение к жаркой страсти и жажде изменения собственной жизни, чистому поклонению Нины-Софии на мгновение пробудят искренние измышления о себе и о творчестве, но потом воды озера вновь успокоятся и герой вернется к удочке и ленивому довольству. Даже легкое презрение к самому себе этому не помешает. Зависть к классикам растворится в комфорте, удачливости, славе и благожелательности – «всем хватит места». Отказ от ответственности, от поиска нового, от экспериментов, на которые Тригорин не способен, подчеркиваются актером в жестах отсутствием порывистости и равнодушием ко всему, кроме рыбалки.
Для Софии Лукиных роль Нины Заречной, безусловно, веха в репертуаре. Но раскрытие всей сложности и многоплановости этого образа для актрисы еще впереди. София очень органична как мечтательная и восторженная девушка, принявшая непростое решение уйти от отца. К Аркадиной она испытывает восхищение. Ловит любую возможность войти в дом и прикоснуться к миру искусства. Отклик на чувства Треплева – шанс попробовать себя на сцене, хоть и в непонятной пьесе, где «нет живых лиц». К Тригорину Нина чувствует благоговение, благодарность, что такой талант обратил на нее внимание... Но точно показать Нину-чайку через два года – ее горькую боль от потери ребенка и предательства, ее преодоление себя как большой актрисы в далеком будущем… здесь, мне думается, есть потенциал для серьезного актерского роста.
Дорн, как и Чехов, доктор. В исполнении Никиты Тюнина этот персонаж в меру циничен, несуетлив, ироничен, но при том обладает настоящей сострадательностью. Изо всех персонажей он, наравне с Сориным, самый внимательный, приметливый, деликатный и правдивый. Его зависть устремлена на тех, кто способен творить, в отличие от него самого, живущего приземленно и без мечтаний. Герой Тюнина труслив и не готов что-либо менять в своей жизни. Полине (Наталия Курдюбова) не стоит ожидать решительных поступков. Актеру тонко удается передать неспособность своего героя никому помочь: ни Треплеву, ни Сорину, ни Маше, ни Полине, ни, по крупному счету, самому себе.
Еще пару слов о Рустэме Юскаеве в роли Петра Николаевича Сорина. Старший брат Аркадиной в ряду прочих несчастливцев по-своему фигура необходимая. Уход его из жизни оставит Ирину Николаевну без единственного близкого и понимающего человека. Грузное тело актера в кресле-каталке, его физическая беспомощность словно противопоставлены горячности в диалогах и размышлениях о «человеке, который хотел…»
Ненарочитым то ли подхрапыванием, то ли подхрюкиванием Рускаев придает образу Сорина и комические оттенки, но это, как ни странно, не принижает героя, а придает ему естественности, грусти и человечности.
Дурной тон заниматься перечислением афиши целиком, но в «Чайке» ощущение счастья тесно переплетено с недуманьем (что характерно, кстати, для всего творчества Чехова). Герои, имеющие способность размышлять и рефлексировать, по большей части осознают свою жизнь как неудавшуюся и несчастливую, не способны осознавать и принимать ее как благо.
Вот управляющий Шамраев (Олег Нирян), например, вполне удовлетворенный жизнью человек. Весь круг его забот – это хозяйство, имение, рожь, лошади... Некогда заниматься самокопанием и впадать в меланхолию. Или учитель Семен Медведенко (Анатолий Анциферов). Самое тревожащее в его жизни – это низкое жалованье. Вместе с тем любые бури и потрясения разбиваются о его самоотверженную любовь к Маше (Серафима Огарёва) и ребенку. Да, в глубине души герой понимает, что Маша не испытывает к нему чувств, но на смену философствованиям юности пришла преданная забота о семье, и, хоть Машу это и раздражает, а семейный долг опостыл, очень может статься, что именно они «доживутся, пожалуй, до счастья… пожалуй, до любви». Без иронии.
Еще один очень важный аспект пьесы – размывание понятия нравственности и стыда, в основе осознания которых должна лежать вера. Дурные и греховные поступки совершаются персонажами как сами собой разумеющиеся и не вызывают у окружающих ни шока, ни потрясения. То, что должно ужасать, переворачивать нутро, – первая попытка самоубийства Треплева, признание Тригорина Аркадиной, романы Ирины Николаевны, Заречной и Дорна – воспринимаются и самими героями, и другими с любопытством или как досадное обстоятельство, нарушающее привычный ход событий.
Жаль, что основной посыл, главная, центральная реплика Нины об умении верить и терпеть – Умей нести свой крест и веруй – теряется в диалоге. И негромкий хлопок финального выстрела тоже ничего по сути не изменит для остальных персонажей.
Очень не хочется завершать разговор о постановке на такой пессимистичной ноте. Потому – снова о находках. В последней сцене в полной темноте звучит тиканье множества часов, не предусмотренное Чеховым в ремарках. Словно перекличка времен, когда пьеса более чем столетней давности в своем классическом, неискаженном воплощении оказывается как никогда актуальна, направляя зрителя к размышлениям о творчестве, о работе над собой, о зависти, о трусости, об упущенных возможностях, об одиночестве, об отчаянии и, в конечном итоге, о роли искусства в человеческом существовании. Как бы это ни было больно.
Спасибо за приглашение.
#чайка #кириллпирогов #владиславфролов #марияданилова #фёдормалышев #галинатюнина #софиялукиных #никитатюнин #наталиякурдюбова #рустэмюскаев #олегнирян #анатолийанциферов #серафимаогарёва
Фантазии Фарятьева, любовь и концепции мира
Пьеса Аллы Соколовой «Фантазии Фарятьева» хоть и написана полвека тому назад, но удивительно современна и, похоже, останется такой на долгие годы, поскольку в ней странным образом сочетаются модернистский подтекст, нелепость, ощущение трагичности бытия и вера в любовь.
Бытовая пошлая текучка жизни, ощущаемая как звукопроницаемое несчастье, в жутких розочках и со вкусом «паршивых котлет» поставлена на сцене Мастерской Петра Фоменко режиссером Верой Камышниковой в совершенно футуристическом стиле.
Возможно, основные создатели этой фантасмагории – художник-постановщик Мария Трегубова и художник по свету Владислав Фролов.
Мир спектакля – это пространство, то отраженное в зазеркалье, то ограниченное обоями в голубой цветочек (и, наверное, пахнущее этой же засаленной бумагой), то расширяющееся до звездной кантовской бесконечности, в которой, словно в невесомости, парят персонажи пьесы.
Мир спектакля – это время, сперва суженное до обывательского существования здесь и сейчас, где каждый день похож в своей безысходности один на другой и ничего впереди, после – вмещающее в себя столетия: от эпохи Сикстинской капеллы до космического грядущего.
Мир спектакля – это люди. Поначалу безымянные: просто мужчина и просто женщина за одним столом, позже обрастающие десятками разнообразных имен, связей, родственников, знакомых и любимых…
Неуловимые мотивы чеховских драм с их лиричностью, надеждой на светлое будущее, ожиданием любви и бесконечного счастья трансформируются в трагифарс, в котором есть место своему саду, где библейские животные превращаются в лиловых оленей, красных собак, желтых медведей и зеленых рыб… Есть и письма, и возвращение героини к любовнику. Есть скрытое за постоянными попытками накормить-напоить отчаянное желание вырваться из этого навечно въевшегося под кожу Очакова в Киев, Одессу (читай: Москву-Москву-Москву…)
Каждый в этом спектакле в каком-то смысле действительно уходит в бесконечность.
Фарятьев, блистательно воплощенный Юстэмом Рускаевым, балансирующий на грани недоверчивости, смутной надежды, веры в чудо и в итоге опустошенности уходит сначала в томление о прекрасной женщине Александре (Полина Агуреева), потом в воспоминания о прошлой *настоящей* инопланетной жизни, где чувства «яркие, горячие», и, наконец, в тяжелый сон, подобие смерти, где больше нет боли и «распахнется дверь в далекий необычайный мир»…
Саша уходит к реальному, хоть и внесценическому, но в ее глазах идеальному, необыкновенному Бедхудову, который зовет ее «Санёк», но это совершенно неважно, ведь он «похудел» и «губы дрожат», и «уже снял комнату»… А вдруг взаправду любит и «взаимопонимание необходимо»? И тогда мама, сестра и жених – все вторично, когда «такое счастье», что можно вылететь из дверей. Буквально.
И это торопливое, захлебывающееся, такое изломанное в каждом слове и жесте настолько точно у актрисы, что задыхаешься вместе с ней.
Тетя Фарятьева уходит в мечты и любовь к племяннику, почти что сыну Павлуше. Из ее рук рождаются светящиеся нити, объединяющиеся в созвездия и связывающие всех со всеми – удивительно тонкая, щемящая, прозрачно-бисерная актерская работа Лилии Егоровой.
Мама (Галина Кашковская) тоже уходит. Хотя это самый приземленный персонаж в пьесе с ее обидами на дочерей, типичными и узнаваемыми во всех поколениях, селедкой и наливочкой, но – окрыленная сумасшедшей любовью к своим «девчулям» – взмывает в объятиях белоснежного пододеяльника в белой пене цветущих каштанов. Именно ее растворяющийся в небытии голос звучит в финале, смазывая из письма друзей самое важное: «…и все мы живы, слава богу, а это главное…»
И, наконец, Люба. Любовь как она есть. Настроенная на одну волну с Фарятьевым с самого начала действия («такой нереальный мужчина», «свежесть дает»), младшая сестра словно является земным воплощением любви. Иной, не такой страстной, как у Саши, но вселенской, почти божественной. И не мудрено. Павел Павлович не просто «маленький человек» в квадрате, но и носитель имени апостола Павла, создателя величайшего гимна любви. Восхождение Любы от почти что ненависти до всеохватного любовного чувства – к маме, Шушечке, Фарятьеву – в невероятно пронзительной и искренней интерпретации Веры Строковой становится центром этой постановки.
Банально и пафосно, но, если тебе было дано это счастье, это чудо – любить, ты уже никогда не сможешь стать прежним. И пусть это несчастливая или несвершившаяся любовь, главное, что твоя душа обрела ее на мгновение, значит, все в твоей жизни не напрасно.
Почему же эта трагикомедия, написанная и поставленная еще в 1976 году в совершенно классическом формате и не предполагающая фантазийного режиссерского прочтения, вдруг в 2014 обретает гиперболические, гротескные черты трагифарса? Возможно, потому что мир изменился, и это зафиксирует футуролог Джамаис Кашио, сформулировав его понимание как BANI-мира (Britle+Axious+Nonlinear+Incomprehensible) – Хрупкого, Тревожного, Нелинейного и Непредсказуемого. Похоже на каждого из героев этой постановки, не правда ли?
А может быть авторы спектакля опередили и это время, предугадав на десятилетие вперед новый концепт SHIVA-мира (Split+Horrible+Inconceivable+Vicious+Arising), предложенный в 2022 году Марком Розиным: Разделенный-Ужасный-Невообразимый-Беспощадный. И вот в него как раз совершенно логично вписываются скафандры, абсурдная опухшая Невеста и похожий на Чумного доктора прообраз двоюродной тетушки Сони…
Впрочем, в этом акрониме есть еще одна буква. A – Arising (зарождающийся, возникающий). То, что достигло апогея и физически разрушено, непременно даст надежду на зарождение нового.
Только сильнее, сильнее маши своим платком, Люба!..
#фантазиифарятьева #веракамышникова #мариятрегубова #владиславфролов #рустэмюскаев #полинаагуреева #лилияегорова #галинакашковская #верастрокова