RuEn

Пищик для ума

Какую я вчера пьесу смотрел в театре, очень смешно.
Конечно, мог бы это сказать и я, но это произнес со сцены Ермолай Лопахин — куда мне до него. Он посмотрел шекспировского «Гамлета» — там, если помните, «не пей вина, Гертруда», «быть или не быть», и вся эта семейная возня у трона кончилась совсем печально. А я смотрел историю, где этот самый авторитетный предприниматель Лопахин, скупил вишневый сад своих бывших хозяев, семьи Раневских, на сцене «Мастерской Петра Фоменко» — и финал здесь, как известно, тоже мелодраматический. 

Но помещица Любовь Раневская, еще не зная, что Лопахина развеселил трагический Шекспир, в ответ заметила, конечно, справедливо: «И наверное, ничего нет смешного. Вам не пьесы смотреть, а смотреть бы почаще на самих себя».

В чем дело? Все-таки смеяться или нет? А дело в том, что тень смешного «Гамлета», как ключ, приоткрывает потайную дверцу к чеховской комедии «Вишневый сад».

Но надо начинать с того, что подхожу к театру — на афише вижу маркировку «18+». Пьесе 120 лет, со сцен не сходит, с незапамятных времен ее изучают старшеклассники — а на спектакль нельзя?

Быть может, режиссер не отказал себе ни в чем, представив экстрасовременный взгляд на Чехова, навязшего в зубах? Разочарую сразу: Чехову ничего не приписали, не дорисовали. Тексту, до ремарок автора, строжайше следует в спектакле режиссер Иван Поповски, один из самых ярких и верных фоменковских учеников.

У Чехова вишневый сад присутствует, как у Шекспира — тень отца Гамлета. Он есть, хотя его тут нет. Так что вишневый сад в спектакле — и играющие занавески, и оркестрик — четыре скрипки, флейта и контрабас, даже зловещее пятно, рояль в глубине сцены. Можно сказать, что декорации скупы, но они при этом обволакивают сцену: нет перегородок, но вот здесь, понятно, детская, в которой, впрочем, нет детей, здесь закоулочки, в которых на бегу поприжимаются и разбегутся парочки, а там они перетекают в зал, где танцами отпразднуют свою вишневую печаль.

Принято считать, что время — главный узел, контрапункт сюжета. Группе нерациональных персонажей, не желающих расстаться с прошлым, противостоит другая группа, возбужденная и постоянно говорящая про будущее время. Но если вслушаться, но если присмотреться? Обаятельный Рустэм Юскаев играет Гаева, брата Раневской. Он вполне разумен, чтобы ухмыльнуться над самим собой. Клянется как-нибудь решить проблему с кредиторами, на суд отправился — тем временем трудоустроился, нашлось местечко в банке. После суда вернулся с разносолами, смахнул слезу — он столько выстрадал! — и вдруг услышал стук любимого бильярда: и печаль с лица как ветром сдуло. Прошлое, конечно, хорошо, но весь он в настоящем, просто он такой, традиционно либеральный, и останется таким всегда, и смена вех тут ни при чем.

А что Раневская? Галине Тюниной настолько, кажется, к лицу насмешливая сухость, виноватая веселость героини, даже если ей приходится все время искренне томиться. Страдает? Ну конечно: продавайте и меня вместе с садом. Так любит родину, что плачет, глядя из вагонного окошка. Чем не Гертруда, не Шекспир? Но! Одна деталь у Чехова, одно признание: ей в эти дни прекрасно спится. И чаще, чем на сад, она посматривает в телеграммы из Парижа и летит скорей к парижскому мучителю.. При этом все-таки она живее всех живых, она умна и обаятельна и трезво мыслит. А что не слушает разумного Лопахина — так попросту не хочет слышать. Он для нее непривлекателен.

Чехов просил актеров играть Лопахина помягче, поинтеллигентней, у него и пальцы тонкие, как у артиста, и, пожалуй, он таким и вышел в «фоменковском» спектакле у актера Дениса Аврамова. Лопахин — олицетворение всего передового, нового, которое сметает прошлое. Но ведь он как раз весь в прошлом, как никто. Его не оставляют детские воспоминания о прекрасной барыне Раневской — фрейдисты могут тут торжествовать — она когда-то сказала ему «не плачь, до свадьбы заживет». Ей он выдал наконец все, что глубоко внутри сидело: был он крепостным, никем, а стал теперь хозяин жизни. И между строк осталось: неизвестно ведь, куда Раневская денется, когда в Париже деньги кончатся. Тоже знакомый, вечный, современный тип. 

Метод Лопахина — предвестник будущего, скажем, он засеял мак, с ним нет возни, по-быстрому срубил 40 тысяч. По-быстрому порубит сад и распродаст участки дачникам, с которых поимеет свой доход. И будет рассуждать: люди какие-то вокруг в стране России «существуют неизвестно для чего». «Скорее бы изменилась наша нескладная жизнь». Конечно, у Лопахина изменится. Знакомо?

Петя Трофимов в пьесе говорит: Лопахин — хищный зверь, перешагнет через любого, невзирая на вишневые сады. Артисту Федору Малышеву интересны, по его признанию, персонажи на переломе времен: «Как не потерять себя в момент, когда весь мир меняется». Его герой прощается со старой жизнью, приветствует новую, а что это? Это когда все перестанут восхищаться собой и станут, по его словам, работать. Что же касается любви — мы, говорит он, выше этого. И не говорите, что не видите вокруг себя таких сегодня, в наши дни. Есть еще девушки, которым хочется любви и колется, они в спектакле как веретено, связующие нити. Дочка Раневской Аня (Александра Кесельман), «ребенок, веселый до конца». Приемная дочь Варя (Мария Андреева) ничего не ждет от Лопахина, и все ее мечты — «так бы все ходила по святым местам». Готовая на все Дуняша (Екатерина Смирнова), «такая деликатная девушка, ужасно любит нежные слова», ждет, что Яша ей напишет из Парижа. Яша лакей, но говорит как прогрессивный релокант: «Здесь не по мне, не могу жить… ничего не поделаешь. Насмотрелся на невежество — будет с меня».

Есть «двадцать два несчастья» Епиходов (Никита Тюнин) — уронил букет, споткнулся, опрокинул что-то, кий сломал — в сущности несчастий никаких. Туманный персонаж — экстравагантная Шарлотта (Дани Каган), тень Раневской, здесь чревовещает и показывает фокусы, театрально покачала узелок, похожий на ребенка в пеленках, и тут же бросила. И Фирс, конечно. У Кирилла Пирогова это персонаж совсем не выживший из ума старик, страдающий по крепостническому времени, когда всем дали «волю». Он на самом деле здешний Йорик. Как ни парадоксально, он как раз счастливей всех: прожил жизнь в сознании любви. В спектакле все ужасно обаятельны. И драма здесь не в переломе времени, а в повседневном узнаваемом течении его. Герои, как глухие, говорят друг с другом каждый о своем. У каждого свой мир и свой вишневый сад. Спектакль взрывается в финале — взлетевший было рояль со страшным грохотом обрушился на сцену. Почему комедия? А потому что то, что не смешно, обыденно, на самом деле вечный, беспрерывный фарс, отсутствие любви и томление духа. Что означает, в сущности, знаменитая чеховская фраза, что «в человеке все должно быть прекрасно»? Несбыточное. Мы то знаем: прекрасно бывает все только в ботах, искусственных помощниках, которые нам отвечают в телефонах. Хотите этого — нажмите кнопку 2, того — нажмите 5. Прекрасней некуда. Комедия у Чехова в любые времена будет про нынешнее время.

P.S.
А знаете, ведь почему-то все забыли: кто в «Вишневом саде» оказался главным победителем? Помещик Симеонов-Пищик. Лебезил, выпрашивал у всех подачки и уверял, что род его произошел от лошади, которую Калигула привел в сенат. Артисту Олегу Ниряну приделали большой живот и бедра. Есть у поэта Элиота такая «песнь любви»: «Нет, я не Гамлет и не мог им стать, / я из друзей и слуг его, я тот, / кто репликой интригу подтолкнет…» Это, пожалуй, и про Пищика. В финале пьесы оказалось: под шумок он первый продал англичанам свой участок с чудо-глиной. Тут есть над чем задуматься. А если в этом и причина странной маркировки «18+»: чтоб школьников не отвлекать, к примеру, от ЕГЭ, отягощенностями чеховского фарса? Другого, каюсь, объяснения я так и не нашел.

Источник: «Российская газета»
×

Подписаться на рассылку

Ознакомиться с условиями конфиденцильности