Осенняя заметка о летнем впечатлении

Бывает, что вдруг, трудно сказать почему, снова потянет на когда-то виденный спектакль. Понимаешь, что он идет годы и годы, давно мог выветриться, как чаще всего и бывает. К тому же за окном разгар позднего лета, люди в Москве бродят, как сонные мухи. У актеров вот-вот начнется отпуск. Совсем не тот случай, когда нужно спешить в театр. Испортить себе былую радость, то и дело воскресающую в душе, замутить прежнее впечатление легче легкого. Так стоит ли рисковать? Оказалось – стоит. 

Речь идет об одном из последних созданий Петра Фоменко – “Бесприданнице” А. Н. Островского.

Свидетельствую: зал битком, словно конец июля – это самый пик сезона. Спектакль свеж, как на премьере, краски его нисколько не потускнели. Фоменки разных поколений ничуть не берегут себя на сцене, самоотдача, как в лучшие времена, полнейшая. Подмостками всецело владеет пленительно печальный дух старого романса: Фоменко чувствовал его, как никто, и сам изумительно пел романсы (слава Богу, записи сохранились). Публика на “Бесприданнице”, как всегда в этом театре, отзывалась на малейшее движение актерских душ. Словом, у всех тихое театральное счастье.

Лучшее в спектакле, понятно, – Лариса в исполнении Полины Агуреевой. Так, собственно, было и прежде. Кто из видевших эту “Бесприданницу” не помнит сцену, которая на премьере была кульминацией, высшей точкой всей постановки – песню Ларисы. Тогда вспоминались слова Феди Протасова, внимающего цыганской “невечерней”: “тут не свобода, тут воля!”. И на этот раз Полина Агуреева пела так, что в зале наступила та особая, ни с чем не сравнимая тишина, сопутствующая мгновениям, ради которых, может быть, и существует театр.

Стало быть, ничего неожиданного, что расходилось бы с давним впечатлением, в “Бесприданнице” лета 2017 года не было? Пожалуй, не было. Кроме последней сцены.

Может быть, я ошибаюсь, но мне показалось, что Агуреева в финале рассказала совсем иную историю, чем привыкли видеть в пьесе Островского и чем то, что она сама играла в первых спектаклях. Возможно, впрочем, тогда я просто не смог избавиться от засевшей в памяти традиционной трактовки.

На этот раз в предсмертной сцене актриса сыграла другое, чем сотни прежних Ларис, несчастных жертв денежных расчетов. Она сыграла абсолютное, безраздельное счастье. Счастье души, только что пережившей высший миг женской судьбы – ночь любви с давно и без удержу любимым человеком. Хмельное счастье тела, потрясенного слияньем с плотью возлюбленного, священным – вопреки всему на свете – актом любви, даровавшим всей ее жизни, всем ее мукам и унижениям смысл и оправдание. Лариса не слепа, она знает, что там, за Волгой, ей досталась последняя, прощальная ночь, что Паратов ее предал и жизнь ее кончена. Но горечь этого сознания не мешает чувствовать, что высшая цель всей жизни достигнута и что этой ночи никому у нее не отнять. Ее тело, все ее существо обретает вдруг головокружительную свободу. Она сидит босая, раскинув складки свободного платья по ступеням лестницы, и вы чуть ли не физически ощущаете, как, в сущности, она – обманутая, подло брошенная – блаженно счастлива. Лариса твердо знает: лучше, чем теперь, ей больше никогда не будет. Значит, незачем дальше тянуть постылую жизнь. Слова благодарности, которые она посылает убившему ее, – непритворны.

Все благие рассуждения “островсковедов” об участи женщины, обреченной быть предметом купеческого торга (“я – вещь” и так далее) кажутся худосочными перед этим неудержимым потоком женского счастья.

Простой урок старым и молодым коллегам, да и себе самому: нужно, нужно ходить на старые спектакли.

Источник: «Экран и Сцена»